сколько глупостей и вздора написал я, нимфадора
Иван напялил на себя ботинки и трусы, запряг трех быстрых вороных, и кони понесли!
19, что ли
Когда открываются глаза, я вижу прямо под ногами асфальт. Светло-серый, чистенький, нагретый солнцем. И мои ноги в белых кроссовках, шагающие по асфальту вперед, вперед, не медленно и не быстро.
Вот перешли нашу тихую улочку, я спускаюсь в Маленький Сад. Самое главное сейчас это слух и зрение, слух и зрение: потому что весна еще не наступила, и запаха ее нет, но слухом и зрением она уже пришла. Я уже слышу вечерние разговоры птиц на ветках, и как идут ноги. Это интересно – слушать, как шуршит под обувью асфальт. Иногда из-под подошвы вылетает маленький камушек и весело стрекочет вниз по лестнице, по которой я уже начала спускаться.
Маленький Сад... Волшебное место, где вместе живут оранжевые лучи заходящего солнца и черные ветви деревьев. Здесь столько всего происходило, и – я знаю – столько еще произойдет. Здесь проходили самые счастливые дни, и, я знаю, еще будут проходить.
Не случается ничего важного, и поэтому легче обращать внимание на мелочи. Не скрашиваемые значительными и волнующими событиями, они прекрасны.
Всего лишь 20
Хороший день. Мы совершенно не учились, практически весь день гоняли балду. Тоже мне, крутые старшеклассники.
Может, сейчас уж даже становится чуть-чуть теплее... Кори весь день шатался по школе и во все горло распевал "Конец сезона апельсинов", это такая популярная песенка, на удивление дебильная, но всем нравится. Мне тоже, очень.
Конец сезона апельсинов
мы с Ницой в обнимку...
Конец купального сезона
мы с Ниццой на фоне клуба...
И так далее в том же духе. Песня про фотографии, в общем. Кори всех достал, мы хотели утопить его в туалете. Самое смешное, что на большой перемене эту песню передавали по школьному радио, и чуть не вся школа взревела, что мол Айнхорн что, уже и до радио добрался с этой дрянью?!
Мы с Максом, наверное, будем праздновать день рождения вместе. У него 13-го марта, у меня 23-го апреля – выберем число где-нибудь посередине, и закатим такую вечеринку! Ни он, ни я обычно не празднуем своих юбилеев, а вот в этом году как отыграемся... То есть, я надеюсь. Потому что заказать какой-нибудь хороший клуб, типа Натанзона, это же может и в копеечку влететь, а я даже не работаю. Все. Решено – иду искать работу, не будь я Алиса Грейхаунд.
Сегодня, когда мы (Тали, Шахар, Офэк, Амалия, мы с Подонком) вышли из школы, я ликовала: обычно я сворачиваю на первом же повороте к своему дому, ибо живу близко, а остальные продолжают идти. Сегодня, по предварительной договоренности, Подонок свернул вместе со мной. Было так приятно таинственно улыбаться и делать страшные глаза на недоуменные возгласы остальных: "Эй, Лэйбель, куда черти понесли? Алиса, держи себя в руках!". Кстати, Тали может зеленеть от зависти, сколько посчитает нужным.
А у нас был откровенный разговор. Ах, по-моему это первый раз в моей жизни, когда Подонок рассказывает мне про девочек. Я прилежно слушала, хотя и слушать-то было нечего – ничего у нее с этой-самой-как-ее-там нет и не было. "И не будет", злорадно подумала я.
В общем, я озвучила перед ним вариант "Вернуться к Грей".
Ротэм изогнул бровь, но не слишком впечатляюще, ибо после вчерашнего был морально готов.
- О... Ну, понимаешь, я не знаю что тебе ответить, потому что я не знаю что я хочу... Я вообще в последнее время немного запутался...
- Ротэм, солнышко, если ты хочешь сказать "нет" - говори, - улыбнулась я. – Ты же знаешь, это для меня не смертельно. Просто я по тебе слегка соскучилась.
- Я не хочу говорить "нет"! – оскорбился Ротэм. – Я просто не знаю. Я должен подумать об этом. Пусть пока все остается так, как есть.
- Но с тебя ответ, - погрозила пальчиком я.
В общем, я знаю, что сейчас будет. Сейчас будут долгие дни Ротэмовских раздумий – он же вечно ломается, как кисейная барышня... Макс говорит, что у меня характер мальчика – никаких, блин, прелюдий, никакой романтики, просто напролом, и будь что будет. Макс хорошо меня знает!
Эх, не состариться бы за месяцы и годы Подонковских терзаний.
На днях я потеряла Мир!
Никто не находил?
Узнать легко по каравану звёзд,
Которые на лоб он нацепил
(с)
Когда я выхожу из здания школы после трех уроков истории подряд, от свежего воздуха и чистого неба над головой у меня начинаются глюки. Я в черной футболке с коротким рукавом, и у меня белый воротник, и еще серебряная звезда на шее и вышибающий снопы искр поезд в глазах.
Мы можем спуститься со своего первого этажа во двор перепрыгивая через две ступеньки, и обнаружить что вокруг, проламывая асфальт, вдруг выросли деревья, всего лишь за три часа – огромные, вековые сакуры. Белые, розовые и бело-розовые, все сплошь в цветах, а листьев нет. И весь пыльный тротуар усыпан свежими лепестками, мы идем и они взвиваются вверх как пыль. А нам стыдно наступать на них, стыдно за свои грязные и разбитые ботинки, стыдно за подошву, к которой прилипла жвачка, стыдно за не завязанные шнурки. Стыдно за себя – смотришь вокруг, и становится жгуче стыдно, что вот вокруг все такое сказочное, а ты такой простой. Сакуры как в Японии, птицы на ветках выводят умопомрачительные соло с такими заворотами, что хочется сделать в воздухе сальто; небо еле видно сквозь покров этих волшебных цветов, но там, где видно – оно настолько умытое и сверкающее, что под ним стыдно ходить. Ты думаешь – наверное, на небе сидят языческие боги, смотрят на всю эту красоту... А тут из школы входишь ты, портишь все впечатление своей обычностью. Им наверное уже неинтересно смотреть.
А я все равно так люблю людей вокруг. Просто всех, даже мрачного Орона, хмурящего брови, читая какое-то письмо. И Ротэма, который ломается, как красна девица, и симпатичную Тали и довольного жизнью Шахара.
Она уже на пороге. В этой сакуре я сегодня видела, в распахнутых окнах и на лишнюю пуговицу расстегнутой рубашке я видела: в полопавшихся почках и в самой зеленой траве между булыжниками я видела: в настроении Сладкого, румянце и солнце на полу: я видела, что она идет.
21, возможно
Март делает плохие вещи.
Орон
Грейхаунд, угомонишься ты, псина?
Чертово создание! Да ты действительно не понимаешь, какого ты пола, тем и цепляешь: своей наглой дуростью, детским непониманием, что привлекательнее, чем двадцать девчонок и десять мальчишек. Ты, слэшер, до сих пор не знаешь, как ценится в нашей среде унисекс? Так это привычно... почти. Мы вяло стараемся скрыть этот факт, потому что над нами стоят родители, мораль, нам твердят про всякие грехи. А мы язычники, поэтому изначально свободны.
Мать, это же твои слова, Грейхаунд! Как же ты въелась в мои печенки!
Какого черта ты напоминаешь мне о нем, зачем опять забрасываешь пучок изощренных рыболовных крючков. Эта снасть для крупной рыбы, вроде акулы. Да ты и словами вытягиваешь из меня внутренности, зачем тебе присоединять к ним еще и твои эмоции, и твои/мои воспоминания...
Разбить тебе голову стулом, чтобы не успела понять, что наделала, кем ты можешь стать для меня и никогда не станешь для него...
Алиса
Скотина. Я начинаю бояться Орона. Сегодня, в отчаянных попытках развести его на какую-нибудь колкость по поводу Гая, слишком перегнула палку.
Что-то я такое вякнула, что он просто встал, откинул в сторону стул и двинулся ко мне. Глаза горели, как два прожектора, и рот искривлен поломанной скрепкой. Я, честно, испугалась. Никто так и не узнал, что он хотел сделать или, может, сказать – Матан взял его под локоть и силой усадил на место, приговаривая, мол, не обращай внимания, братан, ей просто скучно.
Потом Матан шепнул мне: сбрось обороты, не нарывайся. Плохо кончится.
Я, правда, Орона сегодня очень испугалась.
Я никак не могу понять, почему он слишком явно начал заполнять сферу моего внимания.
Орон
Ну почему он не приезжает так долго? Отлично знает, как его ждут здесь.
Приезжай хотя бы ради того, чтобы помотать нервы этой, которая отнимает тебя у меня, а меня у тебя, но сама не понимает, что смогла сделать с нами. Да и не поймет никогда. Слишком озабочена собственными переживаниями. Не удивлюсь, если и в дУше она гладит себя намыленной мочалкой, представляя, что ее обихаживает какое-нибудь вымышленное влюбленное существо.
Я бы хотел быть на месте этой мочалки. А ты, Гай? Ты же помнишь, как Я прикасался к тебе. Как Ты прикасался ко мне. Как мы так и не воплотили свои фантазии, хотя часами говорили о них по телефону, ты помнишь, почему мы держались как можно дальше друг от друга, когда оставались наедине?
Потому что была Грейхаунд. Потому что ты целовал сердцевинку отобранной у нее настурции, представляя, в какое желанное место ты ее целуешь. И как ты смел рассказать мне об этом?
После твоих откровений я ненавижу все настурции и при любой возможности разрываю вдрызг их венчики, вставляя и вороша в них первой попавшейся палкой.
Алиса
В почтовом ящике дома напротив больше не зацветет пахучая сирень. Огромные, тяжелые белые грозди больше не одурманят меня. Этот почтовый ящик много чего видел, много чего помнит. Но проходя мимо него, я уже не боюсь и не надеюсь встретить случайно выходящего из подъезда его хозяина.
Гай исчез уже давно. Я скучаю по нему нудно, тупо. Скука и тоска зеленая, я хочу вместо памяти омут. Моя тоска по нему похожа на зубную боль.
Я больше не буду впервые влюблена весной. Он не будет плеваться ядовитой слюной, называть меня все время Грейхаунд, играть босиком в футбол. Мне уже не вспомнить, каково это – поцеловать Гая Прудникова. Я так и не узнаю, как он умудрился уронить ключи из окошка ванной.
Горький, горький мой человек. Тягучий, как карамель, и целующий настурцию.
Одну вещь я поняла сегодня. Я не хочу новых друзей. Я не хочу других врагов. Не хочу Рэви, Шахара, Паэра, Принца, и Матана с Ороном тоже не хочу
- Орон!
- Что?
- Что... с ним?
- Хх... С Ним... Не скажу, пока не признаешься, что все еще его любишь.
- Орон!..
- Оо, Алисанька, я так тащусь с твоей о нем заботы... Ладно, пошли, расскажу.
Орон
Она стоит передо мной, теребя кончик галстука, с надоевшим независимым выражением лица, не глядя в глаза. И она опять спрашивает о тебе. Я уже не хочу о нас помнить. Ты предал меня. Ты, как разлитый по столешнице чай в губку, полностью впитался в эту девчонку-мальчишку, она выпила наше общее будущее, она взяла тебя в плен своих чувств, нарисовала твой портрет яркими фломастерами на своем лице, он виден только мне, но этот образ жжет не только ее, но и меня тоже.
Так странно на него смотреть. Глаза какого-то страшного цвета, как у собаки Баскервилей во тьме болот. Из-за этого ее восхищенного восприятия ты стал мне еще интереснее, я влюбился в тебя еще больше. Я НЕ ДУМАЛ, что это возможно, я не думал, что из-за этого Грейхаунд станет нужнее и больнее тебя. НЕТ, не меньше, чем ты.
Алиса
Must убить Орона, must убить Орона. Он, конечно, замечательный мальчик для битья, цапаться с ним интересно. Но иногда он настолько перегибает палку, что мне просто нечего ответить.
Вот если бы у меня были мозги, я бы понимала, что нечего его слишком раздражать - победит ведь, причем прилюдно, причем безжалостно.
Например, на истории.
Оливия:
- Орон, у тебя есть уроки?
- Ничего у него нет. И если бы меня спросили, я бы сказала, что для него и места в классе нет.
- Ты вообще молчи. Оливия, если я ее убью, то мне надо медаль и благодарность.
- ...да и вообще, пора тебе выпрыгнуть из окна. Я тебе его даже открою, если хочешь. Сэкономишь силы.
- Грейхаунд, признавайся, у тебя шутки на руке записаны? Или делают тебя умнее мои флюиды в воздухе?
- Аа, ясно, чем так воняет! Твои флюиды!
- Если бы ты хотя бы умела играть в футбол, или на худой конец была симпатичная, я бы стал прислушиваться к твоему мнению о моих флюидах.
- Смотрите, какой софист.
- Смотрите, собака разговаривает.
- Не раздражай меня, а то я встану.
- О, тогда я, конечно, лягу! От смеха.
- Да мне в принципе не важно, если ты задохнешься от смеха, я все равно буду рада...
- А я буду рад, если ты вылижешь мой ботинок.
- Не видать тебе, Орон, счастья в жизни...
- А тебе - Гая... Что, обломал тебя все-таки? А ты думала, сможешь его победить?
- А ты думал эти слова тебе так просто с рук сойдут?! - кидаюсь на него через Мизрахи. Умница Ротэм отработанным движением перехватывает за талию и усаживает на место.
Оливия как ни в чем не бывало продолжает урок. Пуленепробиваемая женщина.
В воздухе какое-то напряжение. Через несколько минут отвечаю на какой-то вопрос Оливии. Орон взбеленился снова:
- У меня от тебя уже голова болит! Тебе на все случаи жизни есть, что сказать?!
Я вообще не понимаю, чего он от меня снова хочет - вроде бы успокоились оба, нет?
Must убить Орона, короче. Раздражает он меня, ну что я могу поделать.
На Гая очень похож - даже внешне. Почему он думает, что ему позволено быть похожим на Гая? За такое можно и на гильотину.
Даже нужно.
Орон
Опять она. Да за такое и убить можно. Даже нужно. Расслабить на шее узел дурацкого галстука, расстегнуть и распахнуть клетчатую рубашку. На голой коже красным карандашом нарисовать кровоточащее сердце – в положенном месте – и проткнуть середину остро заточенным острием. Навылет.
И увидеть свое отражение в ее изумленных глазах – отражение Гая.
(с) Грей+Март
Терапия бывает и такая.
Наш ответ Америке:
Ты он или я он?
Я не могу ответить на этот вопрос, и вряд ли когда-нибудь смогу.
Я он, потому что всеми силами стараюсь быть им. Я, знаешь, уже его не люблю, теперь я его всего лишь боготворю. Такой новый бог в военной форме и с фосфорными глазами, а рот – вечная кривая ухмылка. Наверное, ты единственный, кто мог бы по достоинству оценить.
Ты он, потому что ты провел с ним бок о бок столько времени, что вы стали почти близнецами. Похожи даже внешне, сильно, только у тебя глаза желтые, как полированный хлопком янтарь. А от твоих фраз я всегда вздрагиваю – мне кажется, это он пришел и говорит твоим ртом.
Видишь, как у нас много общего, Орон. Мы оба готовы лизать его ботинки. Мы оба что-то вроде тряпочек, которыми его горничная аккуратно стряхивает с его обтянутого черной шинелью плеча невидимые пылинки. Ты бы отдал за возможность стать им то же, что я отдала бы за ночь с ним?
Не отвечай.
Иногда мне видится, что он стоит высоко над нами, иногда – что мы трое совершенно равны. Нравится что-то среднее между этими вариантами. Вроде как мы равны, но он все равно что-то неземное. Типа полубог.
Ты, значит, любил его? На свой манер – пошлый, мерзкий, скользкий – но любил?
Я тоже его любил, и поэтому меня от тебя так тошнит.
Ты-то был к нему близко. Все время, постоянно. С тобой он делил секреты, тебя посвящал в тайны и заговоры. Ты был жемчужиной его батальонов, и вы оба это знали, он это знал. Орон, у тебя такое статное имя. Тебе бы пошел красный мундир с нашивками второй степени на погонах.
Всегда второй, потому что ты всегда второй – ты это то, что получилось когда кто-то рисовал Гая, совершенно не умея рисовать.
Видишь, он ушел. Может, он предпочтет больше вообще не возвращаться. Скорее всего. И не на кого больше смотреть снизу вверх, теперь мы самые высокие, парим и взираем на мир с высоты своего до пределов раздувшегося эго.
Как можно быть такой, как я? Очень важной половой тряпкой.
Таким, как ты – ужасно величавым неудачным подобием.
А как, как признаться себе, что он все же не одну жизнь поломал. А как страшно-то увидеть, что ты вон там сидишь, в своей дебильной черной куртке посреди весны, в своей дебильной тонкой куртке на голове тело сидишь там на ступеньках. ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА ТАМ СИДЕТЬ, Орон! Там может быть только он, или я, или он и я, это наше место, это единственное наше с ним место, и как ты смеешь.
А как орать, утирать рукавом капельки горячей слюны, как визжать в бешенстве тебе чтобы шел вон и не смел больше о нем говорить. Как не смотреть, но видеть как ты убиваешь цветы. Гай любил цветы.
В собственной ярости захлебываться, непонятно почему – почему я говорю тебе все, что ему сказать не сумела? Слишком Второй, Орон.
Я – это ты, когда ты видишь перед глазами воспаленно-красные круги, даже когда закрываешь глаза. Голова кружится все сильнее и сильнее, тебя тошнит, ты силишься не сползти вниз по грязной стене. Подбородок вверх, лоб весь в испарине... болеешь ты, Орон. А где лекарство от нашей общей болезни? Заражает эпидемией новый социум?
Дотащиться бы до машины, откинуть назад сидения и, не успев даже обменяться традиционными проклятьями, заснуть.
Мне не надо думать, чтобы знать, что мы оба видим друг в друге.
Однажды я посмотрела на тебя и увидела его лицо.
Гай любил цветы.
Мы любили Гая.
Гай умер.
В марте 2006-го Гай Прудников был найден мертвым на обочине скоростной трассы Хайфа-Ако. По предварительным данным, тело было выброшено из машины, ехавшей на большой скорости. Смерть наступила в результате удара колющим предметом, предположительно ножом.
Можно подумать что-нибудь узнает, кто из нас это сделал.
Должна заметить, что вот в этом конкретном контексте я не вижу ни себя, ни Орона, ни Гая - я думаю об этом, как о фанфике.
Чтоб вы чего плохого не подумали, а то знаю я вас.
23
- Согласно статистикам, женщины живут дольше мужчин, - доверительно поведала географичка.
- Я младше тебя на полтора года, - стал загибать пальчики Ротэм. – Мы умрем в один день?
Я это даже не комментирую.
Раньше: сцена: вусмерть пьяный Макс сидит на скамейке, я у него на руках, чтобы ему было, на что положить больную голову. Вокруг – наши ребята. Заплетающимся языком:
- Вот я женюсь на Светке... Вот я... женюсь... на Светке. Так вот, тогда – когда я женюсь на Светке... Я все равно буду тебя любить больше всех...
- Мы всегда будем вместе, правда?
- Стопудово! Даже когда я... ик... женюсь на Светке.
Больше ничего и не надо.
По известным причинам самые известные школьные футболисты сегодня гордо вышагивали в футболках и шарфах с логотипом Барселоны. На большой перемене я выпросила у Румына большой лис ватмана, достала синий, красный и желтый маркеры, и мы с Матаном нарисовали огромный плакат, и повесили его в классе на стену. Все приходили любоваться и завидовать. Матан меня расцеловал в обе щеки, за то, что я такой, цитирую, свой мужик. Эх, не буду говорить ему, что Диего Гарсиа из Ливерпуля я все равно люблю больше.
Наконец-то у меня появилась причина любить математику – теперь на этих уроках я сижу с Принцем. Весь кайф в том, что вообще-то нас посадили вместе только на один урок, но он попросил остаться навсегда.
Амалия болеет, Рэви выздоравливает, Ротэм дуру гонит. Меня ежедневно обламывают с работой, потому что мне мало лет. Денег нету ни хрена, как будем клуб на день рождения заказывать, я не знаю. Все как обычно, а дневники лежат. Я начинаю волноваться. Если эти суки все положили... У меня же нет нового архива Сетсуны Мудо.
Том Риддл задумчиво отрывает лепестки у ромашки. У него спрашивают:
- Гадаешь?
- Гадаю? Да я ее пытаю...
Бин, курящий в гримерке, не обращая внимания на торчащие из него стрелы – зрелище, конечно, сюрреалистическое...
24
День рождения у Юли и Цахи.
А мы все из себя такие с короткими рукавами.
Белые воротнички над футболками.
Сука Том Лав, шатается в розовых шортах и спрашивает:
- Никто не знает, почему Грейхаунд при виде меня одолевают рвотные спазмы?
Я ему сказала, что он мне не нравится.
Лав, кажется, озадачен.
25
С утра пораньше
Сегодня снился длинный, запутанный, очень интересный сон. Я встретилась со Светой. Вообще, там трудно все описывать... Сначала была драка, и меня не было. Потом, когда я уже была, мы сидели на мягких бордовых креслах в зале ожидания, чего-то ждали. Появился какой-то смуглый и жутко красивый калмык, сразу упал на колени перед Сойлент, и они ну обниматься.
Потом мы были на Уссури с братом. Было такое широкое поле, обрамленное буйно разросшимися кустарниками. Май дотт, там была такая, значит, высокая трава, полынь, и белые цветы в ней. Покосившаяся изгородь, полугнилая. Сопка нависает над спокойными ручьями, а вокруг одной из покрытых тиной заводей растут цветные камыши.
Это, наверное, единственное место на земле где мне хорошо в августе. Не люблю этот месяц, хотя он довольно таки мой – жара, сухо, песок.
Так вот, это поле, которое снилось... оно находится за домом и перед тайгой – посредине эдак. И встаешь ночью, в настоящей хлопковой ночнушке, отворяешь дверь, ступаешь босыми ногами по мокрой от росы траве. Идешь до задних ворот. С трудом подняв засов, открываешь их, просачиваешься в щелку – ветер даже ночью теплый, луна за небесной дымкой... вышла, наконец, на поле, влезла на поперечину забора. Тут я не одна, никогда не почувствую себя одинокой. Здесь мое сердце. Я знаю о чем шумит черный лес впереди, знаю о чем шепчет ветер и травы. В темноте мерцают маленькие шаровые молнии, самый чистый сойлент в мире – светлячки. Здесь мое сердце и моя душа.
Самое прекрасное в этом месте то, что оно существует.
Я запомню число 25-го февраля. День Озарения.
Позже
В такое счастье верится с трудом, но Макс снова в Хайфе! Две недели подряд.
К сожалению, несколькодневная весна в славном городе-порту пока миновала – уже снова стало прохладно. Но я уже знаю что скоро зима кончится.
Столько всего хочется сказать, никак не могу подобрать слов.
Рада вернуться.
Элемент Кофе. И вы не хотите знать историю этой фотографии.
19, что ли
Когда открываются глаза, я вижу прямо под ногами асфальт. Светло-серый, чистенький, нагретый солнцем. И мои ноги в белых кроссовках, шагающие по асфальту вперед, вперед, не медленно и не быстро.
Вот перешли нашу тихую улочку, я спускаюсь в Маленький Сад. Самое главное сейчас это слух и зрение, слух и зрение: потому что весна еще не наступила, и запаха ее нет, но слухом и зрением она уже пришла. Я уже слышу вечерние разговоры птиц на ветках, и как идут ноги. Это интересно – слушать, как шуршит под обувью асфальт. Иногда из-под подошвы вылетает маленький камушек и весело стрекочет вниз по лестнице, по которой я уже начала спускаться.
Маленький Сад... Волшебное место, где вместе живут оранжевые лучи заходящего солнца и черные ветви деревьев. Здесь столько всего происходило, и – я знаю – столько еще произойдет. Здесь проходили самые счастливые дни, и, я знаю, еще будут проходить.
Не случается ничего важного, и поэтому легче обращать внимание на мелочи. Не скрашиваемые значительными и волнующими событиями, они прекрасны.
Всего лишь 20
Хороший день. Мы совершенно не учились, практически весь день гоняли балду. Тоже мне, крутые старшеклассники.
Может, сейчас уж даже становится чуть-чуть теплее... Кори весь день шатался по школе и во все горло распевал "Конец сезона апельсинов", это такая популярная песенка, на удивление дебильная, но всем нравится. Мне тоже, очень.
Конец сезона апельсинов
мы с Ницой в обнимку...
Конец купального сезона
мы с Ниццой на фоне клуба...
И так далее в том же духе. Песня про фотографии, в общем. Кори всех достал, мы хотели утопить его в туалете. Самое смешное, что на большой перемене эту песню передавали по школьному радио, и чуть не вся школа взревела, что мол Айнхорн что, уже и до радио добрался с этой дрянью?!
Мы с Максом, наверное, будем праздновать день рождения вместе. У него 13-го марта, у меня 23-го апреля – выберем число где-нибудь посередине, и закатим такую вечеринку! Ни он, ни я обычно не празднуем своих юбилеев, а вот в этом году как отыграемся... То есть, я надеюсь. Потому что заказать какой-нибудь хороший клуб, типа Натанзона, это же может и в копеечку влететь, а я даже не работаю. Все. Решено – иду искать работу, не будь я Алиса Грейхаунд.
Сегодня, когда мы (Тали, Шахар, Офэк, Амалия, мы с Подонком) вышли из школы, я ликовала: обычно я сворачиваю на первом же повороте к своему дому, ибо живу близко, а остальные продолжают идти. Сегодня, по предварительной договоренности, Подонок свернул вместе со мной. Было так приятно таинственно улыбаться и делать страшные глаза на недоуменные возгласы остальных: "Эй, Лэйбель, куда черти понесли? Алиса, держи себя в руках!". Кстати, Тали может зеленеть от зависти, сколько посчитает нужным.
А у нас был откровенный разговор. Ах, по-моему это первый раз в моей жизни, когда Подонок рассказывает мне про девочек. Я прилежно слушала, хотя и слушать-то было нечего – ничего у нее с этой-самой-как-ее-там нет и не было. "И не будет", злорадно подумала я.
В общем, я озвучила перед ним вариант "Вернуться к Грей".
Ротэм изогнул бровь, но не слишком впечатляюще, ибо после вчерашнего был морально готов.
- О... Ну, понимаешь, я не знаю что тебе ответить, потому что я не знаю что я хочу... Я вообще в последнее время немного запутался...
- Ротэм, солнышко, если ты хочешь сказать "нет" - говори, - улыбнулась я. – Ты же знаешь, это для меня не смертельно. Просто я по тебе слегка соскучилась.
- Я не хочу говорить "нет"! – оскорбился Ротэм. – Я просто не знаю. Я должен подумать об этом. Пусть пока все остается так, как есть.
- Но с тебя ответ, - погрозила пальчиком я.
В общем, я знаю, что сейчас будет. Сейчас будут долгие дни Ротэмовских раздумий – он же вечно ломается, как кисейная барышня... Макс говорит, что у меня характер мальчика – никаких, блин, прелюдий, никакой романтики, просто напролом, и будь что будет. Макс хорошо меня знает!
Эх, не состариться бы за месяцы и годы Подонковских терзаний.
На днях я потеряла Мир!
Никто не находил?
Узнать легко по каравану звёзд,
Которые на лоб он нацепил
(с)
Когда я выхожу из здания школы после трех уроков истории подряд, от свежего воздуха и чистого неба над головой у меня начинаются глюки. Я в черной футболке с коротким рукавом, и у меня белый воротник, и еще серебряная звезда на шее и вышибающий снопы искр поезд в глазах.
Мы можем спуститься со своего первого этажа во двор перепрыгивая через две ступеньки, и обнаружить что вокруг, проламывая асфальт, вдруг выросли деревья, всего лишь за три часа – огромные, вековые сакуры. Белые, розовые и бело-розовые, все сплошь в цветах, а листьев нет. И весь пыльный тротуар усыпан свежими лепестками, мы идем и они взвиваются вверх как пыль. А нам стыдно наступать на них, стыдно за свои грязные и разбитые ботинки, стыдно за подошву, к которой прилипла жвачка, стыдно за не завязанные шнурки. Стыдно за себя – смотришь вокруг, и становится жгуче стыдно, что вот вокруг все такое сказочное, а ты такой простой. Сакуры как в Японии, птицы на ветках выводят умопомрачительные соло с такими заворотами, что хочется сделать в воздухе сальто; небо еле видно сквозь покров этих волшебных цветов, но там, где видно – оно настолько умытое и сверкающее, что под ним стыдно ходить. Ты думаешь – наверное, на небе сидят языческие боги, смотрят на всю эту красоту... А тут из школы входишь ты, портишь все впечатление своей обычностью. Им наверное уже неинтересно смотреть.
А я все равно так люблю людей вокруг. Просто всех, даже мрачного Орона, хмурящего брови, читая какое-то письмо. И Ротэма, который ломается, как красна девица, и симпатичную Тали и довольного жизнью Шахара.
Она уже на пороге. В этой сакуре я сегодня видела, в распахнутых окнах и на лишнюю пуговицу расстегнутой рубашке я видела: в полопавшихся почках и в самой зеленой траве между булыжниками я видела: в настроении Сладкого, румянце и солнце на полу: я видела, что она идет.
21, возможно
Март делает плохие вещи.
Орон
Грейхаунд, угомонишься ты, псина?
Чертово создание! Да ты действительно не понимаешь, какого ты пола, тем и цепляешь: своей наглой дуростью, детским непониманием, что привлекательнее, чем двадцать девчонок и десять мальчишек. Ты, слэшер, до сих пор не знаешь, как ценится в нашей среде унисекс? Так это привычно... почти. Мы вяло стараемся скрыть этот факт, потому что над нами стоят родители, мораль, нам твердят про всякие грехи. А мы язычники, поэтому изначально свободны.
Мать, это же твои слова, Грейхаунд! Как же ты въелась в мои печенки!
Какого черта ты напоминаешь мне о нем, зачем опять забрасываешь пучок изощренных рыболовных крючков. Эта снасть для крупной рыбы, вроде акулы. Да ты и словами вытягиваешь из меня внутренности, зачем тебе присоединять к ним еще и твои эмоции, и твои/мои воспоминания...
Разбить тебе голову стулом, чтобы не успела понять, что наделала, кем ты можешь стать для меня и никогда не станешь для него...
Алиса
Скотина. Я начинаю бояться Орона. Сегодня, в отчаянных попытках развести его на какую-нибудь колкость по поводу Гая, слишком перегнула палку.
Что-то я такое вякнула, что он просто встал, откинул в сторону стул и двинулся ко мне. Глаза горели, как два прожектора, и рот искривлен поломанной скрепкой. Я, честно, испугалась. Никто так и не узнал, что он хотел сделать или, может, сказать – Матан взял его под локоть и силой усадил на место, приговаривая, мол, не обращай внимания, братан, ей просто скучно.
Потом Матан шепнул мне: сбрось обороты, не нарывайся. Плохо кончится.
Я, правда, Орона сегодня очень испугалась.
Я никак не могу понять, почему он слишком явно начал заполнять сферу моего внимания.
Орон
Ну почему он не приезжает так долго? Отлично знает, как его ждут здесь.
Приезжай хотя бы ради того, чтобы помотать нервы этой, которая отнимает тебя у меня, а меня у тебя, но сама не понимает, что смогла сделать с нами. Да и не поймет никогда. Слишком озабочена собственными переживаниями. Не удивлюсь, если и в дУше она гладит себя намыленной мочалкой, представляя, что ее обихаживает какое-нибудь вымышленное влюбленное существо.
Я бы хотел быть на месте этой мочалки. А ты, Гай? Ты же помнишь, как Я прикасался к тебе. Как Ты прикасался ко мне. Как мы так и не воплотили свои фантазии, хотя часами говорили о них по телефону, ты помнишь, почему мы держались как можно дальше друг от друга, когда оставались наедине?
Потому что была Грейхаунд. Потому что ты целовал сердцевинку отобранной у нее настурции, представляя, в какое желанное место ты ее целуешь. И как ты смел рассказать мне об этом?
После твоих откровений я ненавижу все настурции и при любой возможности разрываю вдрызг их венчики, вставляя и вороша в них первой попавшейся палкой.
Алиса
В почтовом ящике дома напротив больше не зацветет пахучая сирень. Огромные, тяжелые белые грозди больше не одурманят меня. Этот почтовый ящик много чего видел, много чего помнит. Но проходя мимо него, я уже не боюсь и не надеюсь встретить случайно выходящего из подъезда его хозяина.
Гай исчез уже давно. Я скучаю по нему нудно, тупо. Скука и тоска зеленая, я хочу вместо памяти омут. Моя тоска по нему похожа на зубную боль.
Я больше не буду впервые влюблена весной. Он не будет плеваться ядовитой слюной, называть меня все время Грейхаунд, играть босиком в футбол. Мне уже не вспомнить, каково это – поцеловать Гая Прудникова. Я так и не узнаю, как он умудрился уронить ключи из окошка ванной.
Горький, горький мой человек. Тягучий, как карамель, и целующий настурцию.
Одну вещь я поняла сегодня. Я не хочу новых друзей. Я не хочу других врагов. Не хочу Рэви, Шахара, Паэра, Принца, и Матана с Ороном тоже не хочу
- Орон!
- Что?
- Что... с ним?
- Хх... С Ним... Не скажу, пока не признаешься, что все еще его любишь.
- Орон!..
- Оо, Алисанька, я так тащусь с твоей о нем заботы... Ладно, пошли, расскажу.
Орон
Она стоит передо мной, теребя кончик галстука, с надоевшим независимым выражением лица, не глядя в глаза. И она опять спрашивает о тебе. Я уже не хочу о нас помнить. Ты предал меня. Ты, как разлитый по столешнице чай в губку, полностью впитался в эту девчонку-мальчишку, она выпила наше общее будущее, она взяла тебя в плен своих чувств, нарисовала твой портрет яркими фломастерами на своем лице, он виден только мне, но этот образ жжет не только ее, но и меня тоже.
Так странно на него смотреть. Глаза какого-то страшного цвета, как у собаки Баскервилей во тьме болот. Из-за этого ее восхищенного восприятия ты стал мне еще интереснее, я влюбился в тебя еще больше. Я НЕ ДУМАЛ, что это возможно, я не думал, что из-за этого Грейхаунд станет нужнее и больнее тебя. НЕТ, не меньше, чем ты.
Алиса
Must убить Орона, must убить Орона. Он, конечно, замечательный мальчик для битья, цапаться с ним интересно. Но иногда он настолько перегибает палку, что мне просто нечего ответить.
Вот если бы у меня были мозги, я бы понимала, что нечего его слишком раздражать - победит ведь, причем прилюдно, причем безжалостно.
Например, на истории.
Оливия:
- Орон, у тебя есть уроки?
- Ничего у него нет. И если бы меня спросили, я бы сказала, что для него и места в классе нет.
- Ты вообще молчи. Оливия, если я ее убью, то мне надо медаль и благодарность.
- ...да и вообще, пора тебе выпрыгнуть из окна. Я тебе его даже открою, если хочешь. Сэкономишь силы.
- Грейхаунд, признавайся, у тебя шутки на руке записаны? Или делают тебя умнее мои флюиды в воздухе?
- Аа, ясно, чем так воняет! Твои флюиды!
- Если бы ты хотя бы умела играть в футбол, или на худой конец была симпатичная, я бы стал прислушиваться к твоему мнению о моих флюидах.
- Смотрите, какой софист.
- Смотрите, собака разговаривает.
- Не раздражай меня, а то я встану.
- О, тогда я, конечно, лягу! От смеха.
- Да мне в принципе не важно, если ты задохнешься от смеха, я все равно буду рада...
- А я буду рад, если ты вылижешь мой ботинок.
- Не видать тебе, Орон, счастья в жизни...
- А тебе - Гая... Что, обломал тебя все-таки? А ты думала, сможешь его победить?
- А ты думал эти слова тебе так просто с рук сойдут?! - кидаюсь на него через Мизрахи. Умница Ротэм отработанным движением перехватывает за талию и усаживает на место.
Оливия как ни в чем не бывало продолжает урок. Пуленепробиваемая женщина.
В воздухе какое-то напряжение. Через несколько минут отвечаю на какой-то вопрос Оливии. Орон взбеленился снова:
- У меня от тебя уже голова болит! Тебе на все случаи жизни есть, что сказать?!
Я вообще не понимаю, чего он от меня снова хочет - вроде бы успокоились оба, нет?
Must убить Орона, короче. Раздражает он меня, ну что я могу поделать.
На Гая очень похож - даже внешне. Почему он думает, что ему позволено быть похожим на Гая? За такое можно и на гильотину.
Даже нужно.
Орон
Опять она. Да за такое и убить можно. Даже нужно. Расслабить на шее узел дурацкого галстука, расстегнуть и распахнуть клетчатую рубашку. На голой коже красным карандашом нарисовать кровоточащее сердце – в положенном месте – и проткнуть середину остро заточенным острием. Навылет.
И увидеть свое отражение в ее изумленных глазах – отражение Гая.
(с) Грей+Март
Терапия бывает и такая.
Наш ответ Америке:
Ты он или я он?
Я не могу ответить на этот вопрос, и вряд ли когда-нибудь смогу.
Я он, потому что всеми силами стараюсь быть им. Я, знаешь, уже его не люблю, теперь я его всего лишь боготворю. Такой новый бог в военной форме и с фосфорными глазами, а рот – вечная кривая ухмылка. Наверное, ты единственный, кто мог бы по достоинству оценить.
Ты он, потому что ты провел с ним бок о бок столько времени, что вы стали почти близнецами. Похожи даже внешне, сильно, только у тебя глаза желтые, как полированный хлопком янтарь. А от твоих фраз я всегда вздрагиваю – мне кажется, это он пришел и говорит твоим ртом.
Видишь, как у нас много общего, Орон. Мы оба готовы лизать его ботинки. Мы оба что-то вроде тряпочек, которыми его горничная аккуратно стряхивает с его обтянутого черной шинелью плеча невидимые пылинки. Ты бы отдал за возможность стать им то же, что я отдала бы за ночь с ним?
Не отвечай.
Иногда мне видится, что он стоит высоко над нами, иногда – что мы трое совершенно равны. Нравится что-то среднее между этими вариантами. Вроде как мы равны, но он все равно что-то неземное. Типа полубог.
Ты, значит, любил его? На свой манер – пошлый, мерзкий, скользкий – но любил?
Я тоже его любил, и поэтому меня от тебя так тошнит.
Ты-то был к нему близко. Все время, постоянно. С тобой он делил секреты, тебя посвящал в тайны и заговоры. Ты был жемчужиной его батальонов, и вы оба это знали, он это знал. Орон, у тебя такое статное имя. Тебе бы пошел красный мундир с нашивками второй степени на погонах.
Всегда второй, потому что ты всегда второй – ты это то, что получилось когда кто-то рисовал Гая, совершенно не умея рисовать.
Видишь, он ушел. Может, он предпочтет больше вообще не возвращаться. Скорее всего. И не на кого больше смотреть снизу вверх, теперь мы самые высокие, парим и взираем на мир с высоты своего до пределов раздувшегося эго.
Как можно быть такой, как я? Очень важной половой тряпкой.
Таким, как ты – ужасно величавым неудачным подобием.
А как, как признаться себе, что он все же не одну жизнь поломал. А как страшно-то увидеть, что ты вон там сидишь, в своей дебильной черной куртке посреди весны, в своей дебильной тонкой куртке на голове тело сидишь там на ступеньках. ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА ТАМ СИДЕТЬ, Орон! Там может быть только он, или я, или он и я, это наше место, это единственное наше с ним место, и как ты смеешь.
А как орать, утирать рукавом капельки горячей слюны, как визжать в бешенстве тебе чтобы шел вон и не смел больше о нем говорить. Как не смотреть, но видеть как ты убиваешь цветы. Гай любил цветы.
В собственной ярости захлебываться, непонятно почему – почему я говорю тебе все, что ему сказать не сумела? Слишком Второй, Орон.
Я – это ты, когда ты видишь перед глазами воспаленно-красные круги, даже когда закрываешь глаза. Голова кружится все сильнее и сильнее, тебя тошнит, ты силишься не сползти вниз по грязной стене. Подбородок вверх, лоб весь в испарине... болеешь ты, Орон. А где лекарство от нашей общей болезни? Заражает эпидемией новый социум?
Дотащиться бы до машины, откинуть назад сидения и, не успев даже обменяться традиционными проклятьями, заснуть.
Мне не надо думать, чтобы знать, что мы оба видим друг в друге.
Однажды я посмотрела на тебя и увидела его лицо.
Гай любил цветы.
Мы любили Гая.
Гай умер.
В марте 2006-го Гай Прудников был найден мертвым на обочине скоростной трассы Хайфа-Ако. По предварительным данным, тело было выброшено из машины, ехавшей на большой скорости. Смерть наступила в результате удара колющим предметом, предположительно ножом.
Можно подумать что-нибудь узнает, кто из нас это сделал.
Должна заметить, что вот в этом конкретном контексте я не вижу ни себя, ни Орона, ни Гая - я думаю об этом, как о фанфике.
Чтоб вы чего плохого не подумали, а то знаю я вас.
23
- Согласно статистикам, женщины живут дольше мужчин, - доверительно поведала географичка.
- Я младше тебя на полтора года, - стал загибать пальчики Ротэм. – Мы умрем в один день?
Я это даже не комментирую.
Раньше: сцена: вусмерть пьяный Макс сидит на скамейке, я у него на руках, чтобы ему было, на что положить больную голову. Вокруг – наши ребята. Заплетающимся языком:
- Вот я женюсь на Светке... Вот я... женюсь... на Светке. Так вот, тогда – когда я женюсь на Светке... Я все равно буду тебя любить больше всех...
- Мы всегда будем вместе, правда?
- Стопудово! Даже когда я... ик... женюсь на Светке.
Больше ничего и не надо.
По известным причинам самые известные школьные футболисты сегодня гордо вышагивали в футболках и шарфах с логотипом Барселоны. На большой перемене я выпросила у Румына большой лис ватмана, достала синий, красный и желтый маркеры, и мы с Матаном нарисовали огромный плакат, и повесили его в классе на стену. Все приходили любоваться и завидовать. Матан меня расцеловал в обе щеки, за то, что я такой, цитирую, свой мужик. Эх, не буду говорить ему, что Диего Гарсиа из Ливерпуля я все равно люблю больше.
Наконец-то у меня появилась причина любить математику – теперь на этих уроках я сижу с Принцем. Весь кайф в том, что вообще-то нас посадили вместе только на один урок, но он попросил остаться навсегда.
Амалия болеет, Рэви выздоравливает, Ротэм дуру гонит. Меня ежедневно обламывают с работой, потому что мне мало лет. Денег нету ни хрена, как будем клуб на день рождения заказывать, я не знаю. Все как обычно, а дневники лежат. Я начинаю волноваться. Если эти суки все положили... У меня же нет нового архива Сетсуны Мудо.
Том Риддл задумчиво отрывает лепестки у ромашки. У него спрашивают:
- Гадаешь?
- Гадаю? Да я ее пытаю...
Бин, курящий в гримерке, не обращая внимания на торчащие из него стрелы – зрелище, конечно, сюрреалистическое...
24
День рождения у Юли и Цахи.
А мы все из себя такие с короткими рукавами.
Белые воротнички над футболками.
Сука Том Лав, шатается в розовых шортах и спрашивает:
- Никто не знает, почему Грейхаунд при виде меня одолевают рвотные спазмы?
Я ему сказала, что он мне не нравится.
Лав, кажется, озадачен.
25
С утра пораньше
Сегодня снился длинный, запутанный, очень интересный сон. Я встретилась со Светой. Вообще, там трудно все описывать... Сначала была драка, и меня не было. Потом, когда я уже была, мы сидели на мягких бордовых креслах в зале ожидания, чего-то ждали. Появился какой-то смуглый и жутко красивый калмык, сразу упал на колени перед Сойлент, и они ну обниматься.
Потом мы были на Уссури с братом. Было такое широкое поле, обрамленное буйно разросшимися кустарниками. Май дотт, там была такая, значит, высокая трава, полынь, и белые цветы в ней. Покосившаяся изгородь, полугнилая. Сопка нависает над спокойными ручьями, а вокруг одной из покрытых тиной заводей растут цветные камыши.
Это, наверное, единственное место на земле где мне хорошо в августе. Не люблю этот месяц, хотя он довольно таки мой – жара, сухо, песок.
Так вот, это поле, которое снилось... оно находится за домом и перед тайгой – посредине эдак. И встаешь ночью, в настоящей хлопковой ночнушке, отворяешь дверь, ступаешь босыми ногами по мокрой от росы траве. Идешь до задних ворот. С трудом подняв засов, открываешь их, просачиваешься в щелку – ветер даже ночью теплый, луна за небесной дымкой... вышла, наконец, на поле, влезла на поперечину забора. Тут я не одна, никогда не почувствую себя одинокой. Здесь мое сердце. Я знаю о чем шумит черный лес впереди, знаю о чем шепчет ветер и травы. В темноте мерцают маленькие шаровые молнии, самый чистый сойлент в мире – светлячки. Здесь мое сердце и моя душа.
Самое прекрасное в этом месте то, что оно существует.
Я запомню число 25-го февраля. День Озарения.
Позже
В такое счастье верится с трудом, но Макс снова в Хайфе! Две недели подряд.
К сожалению, несколькодневная весна в славном городе-порту пока миновала – уже снова стало прохладно. Но я уже знаю что скоро зима кончится.
Столько всего хочется сказать, никак не могу подобрать слов.
Рада вернуться.
Элемент Кофе. И вы не хотите знать историю этой фотографии.
@темы: 2418
