.מצאת החמה עד צאת הנשמה
От захода солнца до исхода души.

Клевер. В среду утром с окон снимали занавески, и я узнала, что через год Томас сможет приехать ко мне в гости. Такие новости, как и ожидалось, будят двойственные чувства - с одной стороны, он мое сердце, мой старший брат. С другой - лучше бы мы снова поехали куда-нибудь вместе, даже если просто в тайгу. Этот город слишком пошлый для него. Он слишком пошлый для этого города. Со своим капюшоном, прикрывающим глаза, воняющим мокрой шерстью, светлой, с нее капает холодная вода. Со своими открытыми и открыто угрожающими улыбками, такой опасный, такой красивый, такой плохой, такой отрицательный герой, целая коллекция стереотипов, от которых любая мамаша стремится оградить свое дитя...
По телу пробегает дрожь при мысли о том, что он снова ступит сюда. В старой квартире Рона, пропахшей пылью и травой, снова заработает телевизор. Прогнется кресло. Матрас на кровати. Послышатся голоса.
На Маймон припаркуется большой черный мотоцикл.
Невозможно не скучать по нему, невозможно не хотеть его увидеть, но так странно - я сжимаюсь вместе с городом. Хорошая ли это идея?

Камелии. В четверг утром будит совершенно пьяный Лазарев. Мы не виделись очень долго, Петро во всю борзела по этому поводу:
- Не думаю я, что он вообще захочет с ней говорить. Не думаю я, что он вообще ее вспомнит!
И сколько бы у нее не просили придержать свое мнение вместе со своими комментариями при себе, ничто не помогало.
Лазарев оказался у меня с пухлым букетом мокрых белых камелий и резким запахом перегара. Оказалось, что он все так же красив, высок и нагл, только теперь загорел и не встречается больше с девочками. С мальчиками, впрочем, тоже.
- Ему нужна жесткая баба, - говорит Алина, а Алина, как всегда, права. Она легонько помешивает карты. - Чтоб держала его в кулаке, не давала распускаться. Но где ж такую возьмешь? А если и возьмешь, он от нее сбежит тут же...
Лазарев уже не меняет девчонок, как перчатки, не выкуривает по две пачки в день и не пьет пиво, как воду.
Лазарев занимается проституцией и нюхает белую сахарную пудру.

Осот. Высокая трава. Высокая стена. Окрестности немного напоминают Хадаган, возможно, из-за большого количества песка и прочих элементов аравийском пустыни. Но сейчас вечер четверга и ни черта не видно.
- Ты куришь.
- Откуда ты знаешь?
- Я все знаю...
Идан стоит в карауле и вообще-то ни курить, ни говорить по телефону ему не положено. Я сижу на постели в квартире Таля Она, улыбаюсь ему в трубку и слышу, как мои друзья хохочут в гостиной. Делают свой собственный сурдоперевод олимпийским заплывам, курят кальян. Не перестают ржать.
Идан взахлеб требует, чтобы я не слушала всяких идиотов и просто знала, что он хочет, очень хочет, чтоб я его ждала, ему не все равно, господи, черт побери, конечно, ему важно, какого черта я вообще спрашиваю?! Все умники, которые считают, что что-то там понимают, будут гореть в аду, и я тоже буду, если сейчас же не перестану повторять всякую дрянь!
Внезапно его голос садится, слабеет. Мысленно я вижу, как он опускается на землю и кладет на колени автомат.
- Ты же говоришь, что все знаешь. Все видишь. Так где ты? Иди сюда...