После прекрасных, переливчато-янтарных выходных с Иданом рутина и шаткие жизненные рамки вновь вернулись на свои места. На протяжении пятницы и субботы мы буквально не отлипали друг от друга, и, видит Бог, в одной из ленивых вечерне-постельных бесед я все-таки умудрилась наплести ему глупостей (а именно – ответила правду, когда он спросил, бывала ли я когда-нибудь серьезно влюблена). Однако, если и есть у меня хотя бы какой-то, пусть весьма сомнительный талантик в общении с противоположным полом, то заключается он в умении поцелуями и ласками стереть ему – кем бы он ни был – память. Сделать это препросто: нужно всего лишь перетянуть его внимание с серьезных и хмурых мыслей на себя-любимую, воспользовавшись такими простецкими приемами, как чуть более напористые поцелуи (в которых почти сквозит что-то животное), едва слышный мягкий стон, пальцы, чуть сильнее сжатые на его плече. Вынырнув из всего этого какое-то время спустя, он со смутным удивлением понимает, что остался без памяти и все слова и связные фразы, произнесенные ранее, исчезли из его головы. Но он думает об этом без чувства потери.
Ничего особенного в эти выходные с нами не происходило. Мы не поехали в Тель-Авив, как собирались, на (по слухам) грандиозную вечеринку одного из его сослуживцев, потому что для этого необходимо было покинуть Нош. Мы не пили алкоголя, зато курили вдвое против обычного, в перерывах между затяжками пытаясь нацеловаться вдоволь на целую неделю.
В субботу же вечером он ушел от меня, оставив на память серебряно-бежевую цепочку с верблюдом и собственный запах в складках наволочек и простыней.
В воскресенье Идан позвонил, и, прикрывая трубку ладонью от ветра, пожаловался, что оба офицера, видимо, унюхали, что у него были потрясающие выходные, и теперь “делают ему смерть”.

Туш, вооружившись толстым синим маркером, разрисовывает всяческими планами мой большой настенный календарь, в верхнем правом углу которого, рядом с цифрой 9, крупно выведено название месяца. Он и Инна (какая бы получилась из них потрясающая пара, кабы не равнодушность одного и не скептицизм другой), полные нездорового энтузиазма, подбивают на трехдневное путешествие на север, в лесную глушь отключенных телефонов и неработающих черно-белых телевизоров.
- А что с тридцатым? Я имею в виду, три дня праздников, и в четверг мы уже будем дома. И в пятницу ты можешь спокойно встретить своего Идана. Возьми неделю отпуска, и все. И поехали.
- Я тебе дам эксту. И травки тебе достану, если хочешь. Первоклассной, самой лучшей...
И я так хочу поехать с ними, на три дня кануть на самое дно, чтобы никто не помнил меня, чтобы никто не говорил со мной. Пить кофе с холодной водой по утрам на площадке близь деревянного псевдо-сруба, шевеля босой белой ногой пружинистую траву. Смотреть, как Инна и Вентура передают друг другу тугой косячок, сладковатый дым которого въется в серое осеннее небо, в надежде дотянуться, потеряться, уснуть в тяжелых еловых лапах. Вечером, под звездами, вглядываясь в затянутые дымкой дурмана ее глаза, я буду смеяться ласково и нежно, убаюканная спокойными, мечтательными нашими голосами и тихим, но абсолютным счастьем. Может быть, проснусь ночью от скрипа кровати, и легонько надавлю пальцами на закрытые веки, принуждая глаза быстрее привыкнуть к темноте. Может, почувствовав тяжелую горячую руку на своем бедре и мягкие губы рядом с ушной мочкой, я не стану притворяться, что сплю. Может быть, я даже буду плакать, потому что все так хорошо, так идеально, и эти годы ничем не омрачены... даже необходимостью думать и нести ответственность за свои поступки... и все так, как должно быть, а это значит, что скоро конец.

...И сознание походит формой своей на обитую ржавой жестью коробку, углы которой подгнивают. Я не хочу открывать ее, потому что боюсь ее содержания. Этой гнили.
Есть люди, которые знают себя. Отдают себе отчет. Понимают, почему в данном случае поступили так, а не иначе.
Я не хочу. Я похожа на разрытое и потревоженное кладбище, где вместо трупов похороненны самые странные и неожиданные вещи. И мне страшно однажды ночью, взяв в руки лопату, пойти и копнуть этот чернозем. Потому что кто знает, что вывернет из кладбищенской почвы вместе с комом земли. Я не хороший человек.
И я похожа на сельское кладбище близь реки – с оплывающими берегами.