Часто о ней пишу, часто говорю. А вот что за человек Настасья?
Она иногда напоминает Гермиону Грейнджер. Характером и прической. Я ей позже это отпечатаю, вручу и убегу, пока она не прочитала и не прибила меня. Когда садилась писать, смутно представляла себе только пролог. Это мы вчера сидели с Настей, поздно вечером. По мере того, как писала, появлялись очертания того, что должно произойти дальше, дальше, еще дальше... Теперь я смотрю на это законченное, но очень сумбурное «произведение», и думаю: вот это – наши настоящие Настя с Алексом.
Про него я не писала вообще. Он был слишком похож на Прудникова. Они одинаковые – только Гай пошел вверх, а Алекс - наоборот.
Настасья говорит: я никого никогда не любила, идите все нафиг! С интересом выслушивала мои рассказы о Крысе, переживала, поддерживала – но никогда никого не любила. Не влюблялась. У нее был только Алекс.
Алекс.
"Яркое пятно". Про Настеньку
Пролог
Копна пышных, тяжелых локонов цвета мокрого сена падала до середины спины. На белой коже плеч двумя тонкими полосками пролегли бретельки черной майки. Свет уличного фонаря падал на лицо, отчего кожа казалась золотистой, а глаза – сверкающими, как чифирь в солнечном свете.
С того места, где она сидела, можно было видеть улицу. Море оранжевых, желтых и красных огней, как свечки на новогодней елке. Широкие витрины, столики на тротуаре. Славный город.
С того места, где она сидела, можно было видеть живую изгородь, благоухающую белыми розами, и Алису, которая, нахмурившись, вертела на пальце связку ключей.
Настя вяло потянула через узкую трубочку свой лимонный сок с мятой.
Алиса хлопнула крышечкой сотового телефона.
Настя в задумчивости постучала по столу ложечкой.
Алиса сморела на нее выжидающе, грызла брелок на ключах.
Настя откинула назад волосы.
Алиса принялась беззаботно насвистывать.
- НЕТ!!! - наконец взорвалась Настя, - ничего у меня с ним не было, нет и не будет! И я не влюблена, сейчас же прекрати многозначительно ухмыляться!!!
Грейхаунд сейчас же заржала, откинувшись на спинку плетеного стульчика:
- Да я понимаю, что нет, а вот насчет «не было» - это ты гонишь, признай! И про «не будет» тоже - знаешь, чем черт не шутит...
- Элис, – вскипела Настя, - либо ты перестаешь делать похабные намеки, либо я тебе вообще больше ничего не говорю! Никогда!
- Нет-нет, спокойно, без глупостей. Просто из вас получилась бы такая прелестная па... – Алиса оценила зверское выражение лица подруги, и благоразумно решила не заканчивать фразу. Вон, у Насти вилка в руке – мало ли что?.. Как говорится, не бойся ложки, бойся вилки – один удар, четыре дырки.
Хотя позлорадствовать и помечтать на тему, которую они обсуждали, сидя в этом уличном кафе, уже второй час, Алисе очень хотелось. И не только сейчас – всегда хотелось. История Настюши и Алекса, по мнению Грейхаунд, была куда занимательнее, чем ее собственные драки, разговоры, ссоры и опять драки с Прудниковым. Всё это их покрытое туманом прошлое, унылое настоящее, и ещё более затянутое дымкой будущее... Меж тем Настя говорила:
- А видела я его не так давно – сидим, значит, с Кофе в каком-то парке. Кофе на лавочке, а я перед ней. Вдруг Катерина делает большие глаза – ну, знаешь, как она умеет – и показывает куда-то мне за спину. Я обернулась и вижу: идет Алекс... рядом с матерью, в каждой руке по пакету. Я... знаешь, как-то приятно стало, и обратила внимание – а он вырос, причем очень... Казалось бы, всего одно лето, что там – два месяца, ерунда, а ростом уже выше меня. И ничего детского в нем не осталось, понимаешь?
Алиса понимала. Алиса вообще сидела, и представляла, какие красивые у этих двоих будут дети. Но представляла про себя, так сказать, шепотом, стараясь, чтобы даже по ее лицу не было заметно, о каких ужасных вещах она сейчас думает – потому-что всем известно, как реагирует Настасья, стоит только намекнуть ей на то, что из нее и Алекса могла бы выйти такая прелестная па... Так, хватит, хватит, она все ещё держит вилку!
Настя говорила и говорила, а Алиса украдкой записывала на красной салфетке отрывки фраз, идеи, которые потихоньку складывались в более-менее связную картину.
Миллион лет назад
Он предлагал ей не просто свою дружбу – он предлагал ей свою, черт возьми, любовь. Да, он был тогда просто мальчишкой – но неужели оттого, что ему не двадцать лет, его чувство тоже считалось игрушечным, несерьезным?
Жестокий мир. Жестокие принципы.
Он даже купил ей кольцо. Конечно, не из настоящего золота, и даже не из серебра – какая-то бижутерия, он уже не помнит... Попросить деньги у матери на что-нибудь более приличное? Ха! Даже если предположить на минутку, что она согласилась бы – ведь ему пришлось бы объяснять, что он хочет купить, зачем, с какой целью... Нет, лучше он достанет ей простое колечко, и будет надеяться, что оно ей подойдет, и, может быть, может быть даже... понравится.
Было как-то стыдно сидеть дома, на кровати, и упаковывать чертово колечко в симпатичную оберточную бумагу. Бумагу он нашел у мамы, в ящике, где она держит всякие пакеты, мишуру и красивые коробочки, чтобы заворачивать в них подарки, когда у кого-нибудь день рождения. Да, было стыдно. Или, вернее, он смущался. Пальцы были очень холодными и плохо слушались, и болел живот. От волнения.
Все думают, что если ему не двадцать лет, то он не может полюбить девочку?
Две тысячи пятый, осень
Девушка шагает по мокрому асфальту, высоко вздернув голову, и смотрит прямо перед собой.
Обычно прохожие, которые встречаются ей на улице, смотрят или себе под ноги, или в сторону, или вообще в серое ноябрьское небо – а вот она, она будет смотреть прямо перед собой. Хорошая Девушка Настя – реалист. Реалисты всегда смотрят прямо вперед.
Осенние полусапожки забрызганы грязью – в начале Сильвера опять ломают тротуар, и на дороге каша из глины. Хайфские идиоты! Ломать асфальт в сезон дождей?!
Конец двухметрового шерстяного шарфа путается в ногах. Это Алискин шарф – она одолжила, потому-что Настя попросила. А Настя попросила, потому-что такой яркий шарф в такой во всех отношениях серый день просто должен принести ей удачу.
Вот она переходит серо-белую, мокрую зебру пешеходного перехода, идет по другой стороне улицы. Да, на этой стороне все точно такое же по-осеннему серое, как и слева. Только две яркие точки и выделяются в этом мире – желто-красный шарф, и впереди какая-то синяя точка. Чья-то куртка, что-ли?
Они идет домой. Она уже долго идет домой – минут пятнадцать... Уверенно шагает. Раньше она шагала не так уверенно. Раньше она ходила, глядя под ноги, или глазея на прохожих. А теперь – вперед, уверенно и четко, потому-что она – Хорошая Девушка Настя.
Меж тем синее пятно вдалеке все приближалось и принимала вполне четкие очертания. Еще до того, как сообразить, что это, в конце-концов, за пятно, Настя почувствовала неясную тревогу, и инстинктивно сильнее сжала длинный, острый черный зонт, который несла в правой руке. По пластмассовой ручке зонта чиркнуло что-то металлическое.
И вот теперь она на конец улыбнулась, ооо она улыбнулась!.. Почти засмеялась, оскалила ровные белые зубы. По зонту чиркнуло кольцо, которое она уже второй месяц носит на безымянном пальце. Колец она вообще никогда не носила. Ну, не любила, или просто не привыкла. А это увидела однажды, ещё в начале года, в каком-то дешевом магазинчике, и остановилась, как вкопанная. Сама не соображая, почему, вытащила из сумки маленький кошелек, и, не сводя с колечка завороженного взгляда, отдала продавщице деньги...
Потом долго не понимала, что ее привлекло в этой маленькой безделушке. Кольцо было не серебряное, и уж конечно не золотое. Оно даже не было из хоть сколько-нибудь приличного металла – просто одно из тех колец, под которыми через несколько дней чернеет палец. Кенди смеялась и говорила:
- Если уж ты в кой-то веки собралась носить украшение, то хоть выбери что-нибудь поприличнее!
Но она не слушала. Может, в первый раз за все долгие годы их дружбы Кенди плохо ее понимала.
Несколько недель Настя просто не могла заставить себя надеть это колечко. Брала в руки, вертела в дрожащих пальцах, и клала обратно в бумажный пакетик из дешевой оберточной бумаги. Необьяснимо... А потом одела. Просто нацепила на безымянный палец, туда, где носят обручальное, и кольцо сразу приятно обняло кожу – появилось такое чувство, что ему давно пора было здесь появиться... Через два дня Настя уже совершенно не представляла, как могла раньше ходить без этой вещи.
Итак, девушка продолжала идти вперед, сжимая в окольцованной руке зонтик. Уже через несколько шагов она поняла, что синее пятно впереди – вовсе не чья-то куртка, а футболка. Причем на самом деле она была явно светло-синей, а темной казалась потому, что промокла.
На серой уличной лавочке, вытянув перед собой ноги и подложив руки под голову, сидел парень примерно ее лет. Он смотрел в небо, и Настасья могла видеть его лицо только сбоку, но ей и этого было достаточно.
Светло-русые, намокшие волосы, черные джинсы, ботинки. Хмурое, неулыбчивое лицо. Значит, вторым ярким пятном в мире после ее шарфа оказалась... мокрая футболка Алекса Анастасиади?
Миллион лет назад
Он не стал одеваться как-то особенно в тот вечер. Кроме того, он не умел одеваться как-то особенно. Но даже если бы умел, не стал бы – он никогда не смотрел дешевых мелодрам, которые так любит мама, и поэтому не знал, что нужно делать, когда собираешься...
Когда собираешься.
Поэтому он совершенно спокойно вышел на улицу, положив свое колечко в карман. Ладони были немного потными, и он вытер их о джинсы, когда приближался к ней, стоящей рядом с какой-то их общей подругой в углу двора. С кем она там стояла, он даже не заметил.
Он был... да, взволнован, но не только. Он был...
Рад.
Потому-что он делал то, чего ему хотелось.
Он подошел к девочкам, тронул ее за руку, и позвал с ним.
Она согласилась. Пройтись.
Он уже совсем не волновался, когда они вдвоем присели на какую-то лавочку. Правильно, зачем ему волноваться? Ведь это... Настя. Просто Настя. Что страшного может быть в Насте? Он ее знает. Он знает, что она его поймет, и даже в любом случае.
- Я...
Кхм-кхм. Голос сел. Попробуем ещё раз:
- Я... – промямлил он, и остановился. Как говорить дальше? Он ведь не смотрел маминых мелодрам, он не знает.
- В общем, вот. – Он протянул Насте свой собственноручно и немного косо заклеенный подарок. – Тебе. Открой.
Настюша явно изумилась, но виду не подала. Пробормотав удивленное «что?..», девочка осторожно надорвала пакетик, и на ее ладошку упало его колечко.
Он счел, что момент подходящий:
- Насть, я не знаю, может ты... согласилась бы, стать... быть... я...
Он запнулся, вдохнул. И уже почти сказал, когда она вдруг вскочила со скамейки, швырнула колечко о землю, и, пылая, воскликнула:
- Алекс! Я... господи, конечно, НЕТ! Какая гадость!
И она, возмущенно фыркнув и взмахнув толстой косой, развернулась и побежала прочь.
Две тысячи пятый, осень
Она остановилась прямо перед ним, с любопытством разглядывая красивое лицо, запрокинутое к небу, и наблюдая, как капает с его волос. Нет, она, наверное, и пошла бы дальше, но он вытянул свои чертовы ноги так, что они перекрывали весь тротуар. А переступать – плохая примета.
У Алекса дрожали ресницы, и Настя проговорила, даже для себя неожиданно мягко:
- Алекс.
Он мгновенно, одним рывком поднял голову, открыл глаза и выпрямился на своей скамейке.
- Эмм, привет, - неопределенно сказал он.
Девушка осторожно присела рядом с ним, предварительно проверив, не слишком ли сыра скамейка, и расправила на коленях свой шарф. Алекс теперь сидел, развернувшись к ней лицом, и выглядел непривычно неспокойным.
- Я из школы, - неизвестно зачем сообщила Настя. – А почему ты мокнешь?
- Не знаю. Мне скучно.
Ха! Это ему-то скучно?
- Ааа.
Тишина. Серая и мокрая, тишина.
- Где ты теперь учишься?
Он поморщился:
- Вообще-то в Леобэк. Но я...
- Но ты туда не ходишь.
- Да.
Помолчали.
Я знала, что он не возьмется за ум, думала Настя. Так и останется со своими уличными принципами. Глупыми уличными принципами. Такой умный, и такой... беспризорный.
Хотя в нем, кажется, появилось что-то другое. Последний раз она видела его, если она не ошибается, примерно полгода назад, или чуть меньше – когда он шел вечером домой со своей матерью, помогая ей нести покупки. Уже тогда он показался ей взрослее, серьезнее. А сейчас в до боли знакомых, серых глазах и совсем не осталось ничего детского. Только если... хорошо поискать.
Вдруг, подняв на Алекса глаза, девушка с удивлением видит, что он широко улыбается. Немного ехидно, хитро, но все таки улыбается, смотря куда-то на ее колени. Настя опускает взгляд, и понимает – ее руки сцеплены на коленях, и на безымянном пальце правой тускло блестит это дешевое, глупое, глупое кольцо.
Тогда она стала говорить.
- Эй, Алекс? Алекс. Красивое колечко, а? Мне почему-то кажется, что тебе должно понравиться. Мои подруги говорят, что оно слишком простое. Говорят, дешевка, а мне нравится. И ещё мне кажется, что ты бы тоже оценил...
Она, честно говоря, сама испугалась того тона, каким стала говорить. Нет, она, конечно, выросла и изменилась, стала раскованнее, взрослее, даже наглее... Но ещё не до конца к этому привыкла.
Алекс изогнул губы в какой-то горькой усмешке, и сказал:
- Да, мне нравится.
- Вот, значит, я не совсем перестала тебя понимать, а?
- Видимо, - он опять ухмыльнулся.
Молчат. Насте нравится, что это молчание - не напряженное, и что ей можно посидеть тут с ним, и не уходить. Она отчетливо чувствует, что он не возражает против ее общества.
Потом заговорил и Алекс.
- Я не ушел из школы – я просто туда не хожу. А могу взяться за ум, и пойти. Я просто был идиотом, все забросил, а теперь уже трудно возвращаться. Ну, впрочем, тебе об этом не надо рассказывать – я тебе уже говорил. Давно...
Чего она хочет, интересно? Да, она уже совсем взрослая, она может все, что угодно – проблема в том, что она не знает, чего ей нужно. Настя всегда хотела быть для этого мальчика чем-то особенным – другом на всю жизнь, опорой... Хотела просто взять, и решить все его проблемы, подхватить под руку не дать утонуть в вязком болоте безделицы и преступного мира, в которое его так настойчиво затягивает. Да, сначала было его жаль, потом она стала за него переживать. Никогда не было любви. Было больше.
От Алисы она наслушалась сказок про Настоящую Любовь. Мысленно сравнивала ее расплывчатые слова, описания и образы с тем, что чувствует к Алексу. Не подходило.
Два Взрослых Человека сидели на скамейке, два ярких пятна. Настя полагала, что они кажутся яркими пятнами окружающему миру. Алекс лениво думал, что, кажется, только они двое ещё в состоянии различить в этой осенней серости краску.
Миллион лет назад
По подоконникам он любил гулять всегда, с самого раннего возраста, и об этом знал весь двор. Мама тоже знала, и иногда ругалась – говорила, что он может оттуда грохнуться, и тогда она будет плакать. Он бы не хотел, чтобы мама плакала – все-таки она его любит, да и он ее иногда тоже, поэтому он ходил по подоконникам крайне осторожно.
После того, как непокорная девчонка Настя отшвырнула его подарок, а вместе с ним и его предложение, он по подоконникам ходить перестал. На некоторое время – примерно на месяц. Он там просто сидел, болтал ногами, кидал вниз камешки, махал рукой приятелям. Иногда сидел просто так.
Не ожидал он такого от Настёнки. Нет, в смысле, он, конечно, может понять, что совсем-совсем ей не нравится, или она любит кого-нибудь другого, и поэтому не согласилась, но зачем она... зачем она... так...
Зачем она так?
Две тысячи пятый, осень
Подболтали, посмеялись. Она ему рассказала, как поживает их старый класс, их общие знакомые. Он рассказал ей про Наташу, про Эдика, Юру. Разговаривать, несмотря на годы отчужденности, было просто как-то неправдоподобно легко. Родственность душ сказывается, думала Настя.
Когда сквозь плотные серые тучи начало пробиваться солнце, а Алекса в его тонкой, насквозь промокшей синей футболке уже била крупная дрожь, он попросил ее не исчезать из виду, и всегда ходить из школы этой дорогой. Она согласилась, улыбнулась, посоветовала ему скорее идти домой и залезть под одеяло, чтобы не заболеть воспалением легких, и не умереть. Алекс хихикнул, сказал «пока, ещё увидимся», легко, изящно и быстро перебежал дорогу, и помахал ей рукой с другой стороны перед тем, как скрыться за углом очередного серого дома.
Настя продолжала свой путь, гордо вздернув подбородок, и глядя прямо перед собой.
Эпилог
Может быть уже на следующий день, возвращаясь из школы, Хорошая Девушка Настя издалека заметит, что скамейка снова не пустует, и сразу поймет, кто на ней сидит. Тогда ее сердце забьется чуть быстрее, губы сами собой растянутся в улыбку, и она прибавит шагу. А сидящий на своей скамейке Алекс не будет больше смотреть на хмурое небо – он будет смотреть, как она приближается, и чувствовать, как что-то ноет внутри – то ли в душе, то ли в желудке. И в один прекрасный день, вместо того, чтобы сказать девушке «привет», он неожиданно даже для самого себя засмеется, схватит ее и закружит по мостовой, не обращая внимания на то, как шарахаются прочь прохожие. Потом поцелует. Не осторожно и даже не нежно, в неистовстве он даже может сделать ей немного больно, но это ничего – уж на этот раз она поймет, это точно!
Позже, познакомив (во второй раз – не важно) ее со своей мамой, сделает ей больно снова – слишком сильно поцарапает белую кожу на плечах, слишком сильно будет сжимать пальцы на ее бедрах – останутся синяки. Но она уже не та. Она ещё лучше. Стала. Поэтому – Настя поймет.
Может быть, она почти забудет об этой встрече, и увидит его в следующий раз через много месяцев, а может, даже лет. И совсем в другом месте, совсем в другой обстановке. Он вежливо ей улыбнется, пожмет руку, познакомит со своей девушкой. Пригласит ее и ее парня как-нибудь съездить вчетвером поиграть в бильярд. Настя не будет расстраиваться, и жалеть ни о чем не будет, но она не скажет ему, не скажет, что все три года, пока не окончила школу, а потом и институт, она всегда ходила домой по той дороге. И даже когда можно было проехать на автобусе, или пройти другим путем, куда более удобным и коротким – она всегда, черт возьми, ходила мимо этой скамейки. Много лет. Она не скажет, чтобы не показаться смешной.
И, может быть, она никогда больше его не увидит. Будет думать – ничего страшного. Я надеюсь, с ним все хорошо. И через несколько лет, когда ее спросят, знакома ли она с неким Алексом Анастасиади, она нахмурит лоб, пытаясь вспомнить, откуда же ей знакомо это имя, но...
Не вспомнит.
Про Настасью
Часто о ней пишу, часто говорю. А вот что за человек Настасья?
Она иногда напоминает Гермиону Грейнджер. Характером и прической. Я ей позже это отпечатаю, вручу и убегу, пока она не прочитала и не прибила меня. Когда садилась писать, смутно представляла себе только пролог. Это мы вчера сидели с Настей, поздно вечером. По мере того, как писала, появлялись очертания того, что должно произойти дальше, дальше, еще дальше... Теперь я смотрю на это законченное, но очень сумбурное «произведение», и думаю: вот это – наши настоящие Настя с Алексом.
Про него я не писала вообще. Он был слишком похож на Прудникова. Они одинаковые – только Гай пошел вверх, а Алекс - наоборот.
Настасья говорит: я никого никогда не любила, идите все нафиг! С интересом выслушивала мои рассказы о Крысе, переживала, поддерживала – но никогда никого не любила. Не влюблялась. У нее был только Алекс.
Алекс.
"Яркое пятно". Про Настеньку
Она иногда напоминает Гермиону Грейнджер. Характером и прической. Я ей позже это отпечатаю, вручу и убегу, пока она не прочитала и не прибила меня. Когда садилась писать, смутно представляла себе только пролог. Это мы вчера сидели с Настей, поздно вечером. По мере того, как писала, появлялись очертания того, что должно произойти дальше, дальше, еще дальше... Теперь я смотрю на это законченное, но очень сумбурное «произведение», и думаю: вот это – наши настоящие Настя с Алексом.
Про него я не писала вообще. Он был слишком похож на Прудникова. Они одинаковые – только Гай пошел вверх, а Алекс - наоборот.
Настасья говорит: я никого никогда не любила, идите все нафиг! С интересом выслушивала мои рассказы о Крысе, переживала, поддерживала – но никогда никого не любила. Не влюблялась. У нее был только Алекс.
Алекс.
"Яркое пятно". Про Настеньку