сколько глупостей и вздора написал я, нимфадора
Оо, эта беспросветная банальность главных героев.
Оо, этот запах жаренного мяса и гнилой листвы.
Оо, это понимание с полуслова и максимальная, почти идеальная телепатическая связь.
Оо, как прекрасно это чувство, живущее в животе смутным ощущением, что что-то я пропустила, не заметила или плохо поняла.
Оо, это прелестно - ведь Джеки со своим большим пакетом маленьких орешков все равно однажды до этого дойдет.
Очень писклявые и удивительно пыльные котята; банный пар, от которого кружится голова и срочно нужно на воздух; кладбищенские истории про насмерть замучившую 139 светловолосых женщин Салтычиху, что была в последствии заживо заперта в земляной яме, и прожила там 35 лет на хлебе и воде.
С тобой покорной стала, бросала пяльцы вон.
Хреновое начало. Брусчатки мерный звон,
и какого черта небо есть больше, чем всегда
а никто не видит.
Обеты высохли. Клялась сама себе
что, мол, отныне краткость, только краткость.
Тростник полег.
Мужской ремень,
перчатка,
оберег.
К берегу, покрытому горячими камнями
Ноги не несли. Вела рука
держащая так крепко и спокойно
как может только братская. Туга
была под сердцем тетива.
Горячий камень,
острова.
Слова и черт их побери.
Он дал и крикнул: "Не бери!".
Оо, этот запах жаренного мяса и гнилой листвы.
Оо, это понимание с полуслова и максимальная, почти идеальная телепатическая связь.
Оо, как прекрасно это чувство, живущее в животе смутным ощущением, что что-то я пропустила, не заметила или плохо поняла.
Оо, это прелестно - ведь Джеки со своим большим пакетом маленьких орешков все равно однажды до этого дойдет.
Очень писклявые и удивительно пыльные котята; банный пар, от которого кружится голова и срочно нужно на воздух; кладбищенские истории про насмерть замучившую 139 светловолосых женщин Салтычиху, что была в последствии заживо заперта в земляной яме, и прожила там 35 лет на хлебе и воде.
С тобой покорной стала, бросала пяльцы вон.
Хреновое начало. Брусчатки мерный звон,
и какого черта небо есть больше, чем всегда
а никто не видит.
Обеты высохли. Клялась сама себе
что, мол, отныне краткость, только краткость.
Тростник полег.
Мужской ремень,
перчатка,
оберег.
К берегу, покрытому горячими камнями
Ноги не несли. Вела рука
держащая так крепко и спокойно
как может только братская. Туга
была под сердцем тетива.
Горячий камень,
острова.
Слова и черт их побери.
Он дал и крикнул: "Не бери!".