Лай... лай-лай-лай ла-ла ла-лай

[Грей]

Название: "Лай первой собаки"
Автор: Грей
Бета: Стефа
Фандом: ориджинал
Жанр: драма, романс
Рейтинг: R/NC-17
Саммари: двое братьев проводят лето в таежной глуши. Старший - желая разведать судьбу завещанного ему дедовского наследства, младший - стремясь затащить старшего в постель.
Предупреждения: горизонтальный инцест, секс с несовершеннолетними. К тому же, инсектофобам стоит поостеречься.

* * *

Деревня с забывшимся названием растеклась широкими улицами и мощеными камнем площадями по лесной опушке, однако в лес соваться не пробовала. Зачем деревенским жить в чаще? И неудобно, и не правильно это – людским поселениям слишком глубоко в тайгу уходить. Оттого стояла деревня на ровной, открытой земле, сосновым бором лишь с одной стороны подпертая. Во все до единого летние дни была залита ласковым солнышком, зимой – надежно укутана мягкими сугробами, словно хрусталь искрящимися под луной.
От деревни в разные стороны уходили три дороги. Первая была мощеной, ровной и вела к большой трассе, что лежала от селения в нескольких десятках километров. Дальше, за трассой, начинались заасфальтированные улицы, двухэтажные магазины, а то и вовсе высотные дома. Первая дорога была связью с остальным миром.
Вторая дорога, проложенная колесами вездеходных джипов, колченогих повозок и утоптанная копытами послушных деревенских лошадей, петляла к полноводной реке Уссури, что бежала сквозь темную тайгу испокон веков и впоследствии впадала в само Японское море. По берегам богатой рыбой речки сгибались под тяжестью ягод кусты дикой смородины. Лес в тех местах был светлым, богатым и щедрым, а земля – на удивление плодородной.
Третья же дорога не была достойна такого громкого названия, и оттого звалась просто тропкой. Поросшая редкой травой, то ныряющая под куст цветущей черемухи, то по шаткому мостику перепрыгивающая ручей, она вела прочь от деревни все дальше и дальше в лес, и, в конце концов, выходила к едва ли дюжине хат и землянок.
Эта выселка звалась Вынью.

Поселковые часто ходили в Вынь ради торга, носили почту, а чаще – просто в гости. Потому что хоть и не в деревне живут, а все равно добрые соседи, и не след связь с ними забрасывать.
Хотя та связь пропасть и не грозила. В хороших и близких отношениях была Вынь с деревней, на самом деле хороших... Только перестроить дома поближе к остальным никто особо и не рвался.
Первой переселенкой из деревни на дальнюю окраину была старуха Видия, хотя когда нанятые ею работники отстраивали на краю обширной лесной поляны ее новый дом, она, конечно, старухой еще не была. Скоропостижно лишившись любимого мужа и рано избавившись от повзрослевших и заведших собственные семьи дочерей, Видия почти всегда жила одна. Почти, ибо каждое лето обязательно наведывался погостить кто-нибудь из родственников, и иные без зазрения совести гостили по целых полгода.
Старухе это не мешало. Ей даже приятно было, что родня не забывает и заглядывает. А что гостят помногу – и от того благо. Дочки много новостей привозят, по хозяйству помогут и с огородом управиться подсобят. Если внучки заглянут – смогут собирать для Видии полезные травки, которые для разных снадобий важны. Всем известно, что наука от знахарки к внучке переходит, вот Видия обеих девчонок, когда в гости наведывались, и учила потихоньку. Ну их, пускай поживут. Главное, чтоб от какого красавца в деревне не понесли.
Этой весной к старой знахарке приехала Рози, молодая женщина, насчет которой Видия уже и не помнила, кем именно та ей приходится. Часто захаживай Анджей, соседский голодранец. Именно он в одно прекрасное утро принес старухе письмо от младшего внука, Томаша. Паренек, которому сейчас – Видия поднапрягла память – сравнялось, кажется, семнадцать лет, спрашивал разрешения приехать вторым летним месяцем в гости, потому что прослышал, что в Вынь собирается его старший брат, и дико хотел бы с ним повидаться. И с бабушкой тоже, конечно, повидаться хочется очень, писал в продолжении паренек. И что все объяснит по приезду – если тот, конечно, станет делом дозволенным.

Посмеялась Видия над ребячливым письмом, раскурила трубку, да и задумалась. Уж зачем едет в Вынь старший братец Томаша, Идан, было ей доподлинной известно, чай не все еще мозги растеряла. Парень очень уж был охоч до ее чердака, где в старом сундуке несколько лет дожидался его внушительный рукописный фолиант, дневник покойного Ромича, старухиного мужа. Почему Ромич завещал мальчишке эту писанину, понятия у нее не было, однако Идан дневника алкал, словно кот валерьянки. Только служба у него была такая, что не сразу можно сыскать свободного времени для визита в такую глушь, оттого только сейчас и собрался.
Чего младшенькому дома на каникулах не сидится, уже другой вопрос. Брата, конечно, давно не видел, да только много ли бывает в наше время таких братьев? Неужто действительно прикипел к старшему, скучает сильно? Хотелось бабке поверить, да не верилось. Чай братья, не парень с девкой...
А хотя... Видия еще немножко попыхтела трубкой и взялась за ответное письмо Томашу. Две пары крепких, молодых рук – неужто в хозяйстве не подмога? Дрова вторую зиму отлежали не колоты.

* * *

Отгорело зарево, и в чистом таежном воздухе поплыл пряный липовый аромат. Сумерки сгладили резкие углы брусчатых хаток, заставили каждое окошко вспыхнуть желтым огоньком, превращая наступающую ночь в уютную и совсем не страшную.
Я ждал еще с обеда, состоявшего из двух горстей кисловатой жимолости.
Ожидание сводило с ума похлеще ожидаемого.
- Да не майся ты, - не выдержала Видия, когда я в третий раз поставил чайник на огонь. Первые два не увенчались успехом: вода согревалась, вскипала, свисток истошно вопил, кухня наполнялась паром, а я так и продолжал пялиться в раннюю деревенскую темноту, высунувшись в окошко.
Еще немного, и Видии с Рози надоест составлять мне компанию. Обе давно клевали носами, и ленивый вечерний разговор, по традиции содержащий старые, много раз пережеванные, но пока не надоевшие сплетни, все чаще прерывался зевками и полусонным молчанием.
- Может, Анджей ошибся, - поддержала старуху Рози. Сестра нашего отца, она выглядела слишком моложаво, чтобы зваться тетей. – Он, наверное, сегодня уже не приедет.
- Ты хотела сказать – может, Анджей наврал, он же у нас до этого дела большой любитель!
- Любитель, не любитель – какая разница? Я иду спать. Мама, пойдемте, уже поздно. И ты ложись. Во сне время бежит быстро – проснешься, а он уже тут.
- Не стану! – заупрямился я, снова влезая на табуретку и высовывая голову в окно.
- Проспишь завтрак – отправишься в деревню, мы тебя кормить не будем.
- Не будем, - затрясла седой головой Видия.
Женщины скрылись за тяжелой дверью, ведущей из сеней в дом. Толстые стены, по доброй традиции оббитые коврами и утепленные ватой, скрыли от меня приглушенные бормотания молящейся перед сном старухи, за что я был им от души благодарен.

В сенях, где я просиживал на табуретке между старенькой газовой плитой и обеденным столом, покрытым липкой клеенкой, стоял еще и диван. Я подумал, что ничего не случится, если я ненадолго прилягу: Идан наверняка приедет с минуты на минуту, ну, а если и задержится на лишних полчаса, меня все равно разбудит рев его мотоцикла. Тогда я, конечно, мгновенно встану и кинусь во двор его встречать... Он, наверное, еще не успеет слезть с мотоцикла, как я уже прибегу.
Все это я додумывал, уже лежа на топчане в обнимку с диванной подушкой. От усталости ломило челюсть, и заснуть мне не помешал даже яркий, не заглушенный каким-либо абажуром, свет подпотолочной лампочки.

Издалека, будто из-за густых лесов и непролазных болот, с другой стороны опасной тайги, донесся лай первой собаки.
Дворовый пес брехал со смыслом, будто действительно желал разбудить хозяев, а не просто маялся со скуки. За ним взвыла вторая псина, третья... Собачий лай нарастал, в него вливались все новые и новые голоса, и с каждым разом казалось, будто шавки воют немного ближе. Вот упряжка злобных гавкающих псов перелетает верхушки черных сосен, вот играючи скачет через торфяные болота... Ближе и ближе... Их голоса крепчают, и осталось совсем чуть-чуть до той минуты, когда в ночной темени я смогу разглядеть их горящие бешеным огнем глазищи.
Вдруг собачий полет прервал какой-то посторонний звук, звук из реального мира. Я тут же продрал глаза, и, признаться, спросонья не хило испугался, когда увидел, как со скрипом приоткрылась дверь сеней, и внутрь шагнул кто-то высокий, черный, окутанный целым шлейфом ночных таежных запахов.
Подтянувшись на руках, я принял полусидящее положение. Так вот, значит, в чем дело – собачий лай вовсе мне не приснился, шавки на самом деле подняли переполох, увидав шагающего по улице незнакомца. Сердце застучало, словно птичье, и я рванулся было с топчана, однако Идан – а когда незнакомец вышел на свет, он действительно им оказался – в два счета пересек сени, и сгреб меня в охапку до того, как я успех хотя бы откинуть одеяло.
От него так резко пахло ночью, что я, крепко вжавшись лицом в обтянутое полосатым свитером плечо, даже подумал, а не сниться ли мне это. Но Идан сном совершенно точно не был, и впору было заплакать от счастья.
- Братишка, братишка! – зашептал он, когда я ослабил мертвую хватку на его шее и позволил слегка отстраниться. – Братишка...
И он улыбался.
Я не видел брата почти год и, кажется, только сейчас начинал понимать, какой этот год обернулся пыткой. Хотелось влезть к нему на колени, прижаться к поросшей трехдневной щетиной щеке и сидеть так как можно дольше. Однако Идан, видно, до чертиков устал – даже не стал рассказывать, почему шел от деревни к Выни пешком. И, пока я осторожно, будто кот, ходил в дом, беззвучно ступая только по нескрипучим ступенькам, – он уснул.

* * *

Случись мне верить в Бога, я бы ежедневно благодарил его за врожденное чутье, что-то вроде шестого чувства, которое на протяжении целых семнадцати лет исправно позволяет мне проснуться только тогда, когда это безопасно. К тому времени как я поднялся, с грехом пополам натянул вылинявшие джинсы, которые взял с собой лишь потому, что их век подходил к концу, и вышел во двор, Рози со старухой уже закончили допрашивать Идана. Теперь женщины, моя посуду после пропущенного мною завтрака, со вкусом смаковали подробности: правильно ли парень живет, верно ли сделал, подписав контракт с нуждающимся в новичках грузовым судном, должен ли стричься и когда женится.
Сам Идан дымил Camel-ом на крыльце с таким видом, будто он просто элемент меблировки, которого в этом бренном мире ничто не касается.
Я быстренько преодолел лужайку, отделявшую летнюю кухню, где мне глянулось ночевать, и дощатый, ведущий к дому, тротуар. Слишком длинные джинсы мгновенно вымокли в сырой от крупной росы траве. Взбежав на крыльцо, я завис перед братом на одной ноге, почесывая большим пальцем другой извивающуюся в солнечных лучах кошку.
- Ты тут что это, женишься что ли? Совсем совесть потерял.
- Святые ангелы-угодники! Ты всего неделю прожил с этими бестиями, а у тебя уже такой грязный рот.
Я радостно осклабился. Предоставив кошку самой себе, подошел поближе к брату, достал сигарету из его пачки. Идан удивленно приподнял бровь, однако, стоит отдать ему должное, никак не прокомментировал еще одно доказательство того, что слишком давно меня не видел и слишком много пропустил.
- Что ты собираешься сегодня делать? – спросил я. Если уж он приехал сюда явно не ради свежего воздуха или милых родственничков, – в число которых вхожу и я, неприятно кольнула справедливая мыслишка – то, наверняка, не собирается сутками просиживать дома.
Внезапно Идан зацепил двумя пальцами краешек кармана на моих джинсах и требовательно потянул на себя. Понять, что это он удумал, я еще не успел, а сердце уже ухнуло в пятки. Чего это? Чего?..
- Сюда иди, - меж тем вполголоса проговорил брат и, крепко обняв ладонями мои бедра, заставил встать между своих разведенных колен.
Уж на что плохо я в тот момент соображал, однако понял: он всего лишь хочет, чтобы я подошел поближе и был единственным слушателем того, что он собирается мне сказать. Поэтому немедленно склонился к его лицу.
- С той стороны дома в стену между вторым и третьим окнами вбиты железные штыри. Их не видно из-за вьюнка, который там паразитирует, но если знать, что они есть – можно найти. После обеда скажи, что идешь в деревню, а сам осторожненько обойди дом и влезь на крышу. Только не смей топать! Если Анджей или Рози тебя спалят, не отстанут до конца жизни. Хорошо? Я приду туда минут через десять после.
- Ладно, - согласился я. Идан ТАК шептал, приятно шевеля дыханием волосы у уха, я бы на что угодно согласился, честное слово. Тем более, если он в этом чем-то ко мне присоединится через каких-то десять минут.
Я выпрямился и хотел было тихонько спросить, к чему такая партизанская секретность, но тут вдруг осознал, что его руки все еще лежат у меня пониже задницы. Вашу маму нашу кошку! Все тело продрала такая резкая дрожь, что почувствовал ее и Идан тоже.
Он криво улыбнулся, медленно убрал руки, напоследок еще раз дернув за карман, и снова взялся за сигарету.

@темы: бог простит левушка, фандом жжот

Comments

[Грей]

* * *

Шаткая, наполовину гнилая лесенка, когда-то насмерть прибитая к крыше, а теперь лишенная едва не большей части перекладин, норовила оторваться и ухнуть вниз по наклонной вместе со мной. Я вовсе не боюсь высоты, но ум-то у меня есть, и именно он ненавязчиво подсказал, что ползти к чердачной двери стоит на четвереньках, как не по-мужски бы это не выглядело. «Все равно никто не видит», - успокоил я ум или то, что выступало у меня в его роли. Идан не видит.
Ежесекундно поскальзываясь, чертыхаясь сквозь зубы, я все же добрался до чердачной двери и, усевшись на корточки, принялся исследовать большой ржавый замок, висевший в щеколде. Потрогал пальцем шурупы в двери, в стене – сидят на совесть. Если у нас нет ключа, придется повозиться и пошуметь, вырезая замок из крепкого дерева.
Внизу зашуршал плетень, и через минуту ко мне присоединился Идан.
- Не лапай дверь, - сказал он и осторожно зашагал вверх. Отодвинул ветку дикой яблони, нависавшей над чердаком и мешавшей ему подниматься.
- Смотри не навернись, - осклабился я.
- Меньше будешь каркать и пялиться, может, и не навернусь, - парировал он.
Готов спорить на свой левый глаз (тем более видит он у меня хуже правого): он шел по крыше медленно и осторожно не потому, что боялся оскользнуться и упасть. Единственное, чего он опасался – как бы Рози или Видия, находившиеся в доме, не услышали шаги.
- Слушай, а зачем ты прячешься от старухи? – вдруг вспомнил я. – Ты же не обворовывать ее собрался.
- Да не ори ты, - шикнул Идан и, добравшись до двери, в два счета вытащил из петель все штифты. Осторожно приподнял и отставил в сторону. Я тут же сунулся ему под руку, чтобы поскорее увидеть, что же там, внутри.
- Погоди, давай сначала туда залезем. Убери башку.
И он первым, согнувшись в три погибели, прошел на чердак. Там, где он ступал, в пыли оставались четкие черные следы.
Я двинулся следом.

Пожалуй, здесь действительно никого не бывало с тех самых времен, как дом был отстроен и заселен. У наклонных стен тут и там высились кучи строительного мусора, под мутным окном стоял плешивый диван, явно оставленный тут за ненадобностью. Под потолком были протянуты три или четыре проволоки, но никаких травок или початков кукурузы на них не сушилось. Не видно было таинственных сундуков и стопок старых книжек, которыми можно было заинтересоваться и которые, по моему личному мнению, были неотъемлемым атрибутом любого порядочного чердака. Здесь не жили, похоже, даже мыши, и я обернулся было к Идану чтобы спросить, какого дьявола мы здесь делаем, но тут увидел с правой стороны вшивого дивана некую картонную коробку.
- Смотри, - брат кивнул в ту сторону. – Кажется, за этим мы сюда и лезли.
- Что это?
Идан, наконец, соизволил повернуть ко мне лицо. Мы были уже слишком далеко от маленькой входной двери, а заляпанное окошко почти не пропускало свет, так что я не мог как следует его разглядеть, зато глаза... Глазищи у него сверкали так, будто в той коробке лежал, как минимум, дипломат, набитый банкнотами.
- Идем. Если это там, то я тебе все расскажу. Все, до чего додумался, по крайней мере, а этого не так уж и много... А если нет, у нас остается еще подвал.
- Да что именно должно там быть?! – не выдержал я.
- Ради всего святого, Томми, не кричи, - с этими словами он взял меня за руку и шагнул к дивану. Опустившись на корточки рядом с картонной коробкой, Идан взялся за края, скрепленные только ветхой бумажной ленточкой, и рванул в разные стороны.
Господи.
...Я слишком поздно заорал, чтобы он бросал эту чертовую картонку и убирался от нее подальше. Я слишком поздно рванулся к нему и дернул назад. Слишком поздно увидел, как по краю коробки ползет огромная оса.
- УБЕРИ РУКИ, черт, черт, БРОСЬ ЕЕ, БРОСЬ!! Святое дерьмо, Идан, ДА ВСТАВАЙ ЖЕ ТЫ!!
Однако Идан не вставал. Словно завороженный, он таращился на шевелящееся, гудящее шершневое кубло, оказавшееся содержимым чертовой коробки. Здоровенные насекомые, каждое едва ли меньше спичечного коробка, ползали внутри безо всякого гнезда. На кой черт им гнездо, когда можно жить в такой прекрасной штуке, прогрызать в картоне ходы и выходы, клеить перегородки из собственной вязкой слюны, откладывать личинок... Здесь уже много лет не было людей, никто не нарушал покой целого выводка матерых, ядовитых ос-переростков. Пока во владения шершней не заявились нежданно-негаданно два шумных человека, один из которых сорвал крышу с их законного дома.

- ИДАН!! Господи, да поднимайся же ты! ВСТАВАЙ, идиота кусок, вставай и дерем отсюда!
Казалось, мои вопли не доходили до него. Идан глядел внутрь коробки, не замечая ничего вокруг и – О ГОСПОДИ, господи, господи – склонялся над ней все ниже. Разозленные шершни загудели громче, некоторые полезли из гнезда прочь – огромные, тяжелые, неповоротливые. Один из них попробовал было лететь, но стукнулся о поднятую крышку и грузно шлепнулся прямо Идану на палец. Перевернулся на лапки, рассерженно зашипел и пополз по его руке вверх, к рукаву.
Выносить такое было невозможно. Бешеный испуг предал мне сил. Задыхаясь, не в силах вымолвить ни слова, я подхватил замершего Идана под руки и со всех сил рванул в сторону, прочь от чертовой коробки. Шершень, сидевший на его запястье, шлепнулся на пол и забарахтался в толстом слое пыли. Его сородичи, напуганные моими криками, уже поднимались в воздух. Все больше противных и, черт возьми, опасных тварей кружило в воздухе, их утробный гул все нарастал.
Зато Идан наконец-то пришел в себя. Вскочив на ноги и вновь схватив меня за руку, он шарахнулся от шершневого гнезда, словно обжегся. В один мах преодолели мы с ним и чердак, и лестницу за ним, больше не заботясь о том, что нас услышат.
Не помню и не хочу вспоминать, как нам удалось спуститься по вбитым в стену крючьям, не переломав ног. За спиной будто выросли крылья. В одно мгновение я вроде бы еще на крыше, в панике оглядываюсь на открытую чердачную дверь, а в следующий миг - уже в траве под домом, и надо мной, тяжело дыша, склонился Идан.

Бешено заходящееся сердце успокаивалось медленно. Кровь никак не желала переставать стучать в висках.
У моего брата с детства аллергия на ос и шершней. Когда мы гостили в Выни последний раз, – мне было десять, а ему тринадцать – Идана что-то ужалило. В тот год еще был жив дедушка Ромич, и малина, за которой он всегда ухаживал тщательнее, чем за другими посадками, удалась особенно сладкой. Мы часами не вылезали из колючих зарослей. Где-то там Идан умудрился наткнуться на осиное гнездо... Мне до конца своих дней не забыть его раздувшейся и посиневшей шеи, и как он хрипел, когда пытался разговаривать.
- Вот это я дал маху, да? Не знаю, что со мной сделалось. Просто смотрел, как они там... копошатся... и не мог перестать.
Я поднял на него взгляд. Идан склонился совсем близко, так, что мы едва не соприкасались носами. Его огромные глазищи, цветом похожие на болотную тину, были прямо перед моими, и смотреть в них, не пытаясь отстраниться, было несколько неудобно. Поэтому я стал смотреть на его губы.
- Ты... не лезь туда больше, ладно? – хотел было сказать я, однако внезапно севший голос подвел, и вместо нормальных слов получился совсем тихий шепот. Идан вздрогнул, когда услышал мои слова и поспешно облизнул губы.
- Почему? – выдохнул он, и вдруг потянулся рукой к моему лицу. Провел пальцами по щеке, медленно заправил за ухо кстати подвернувшуюся прядку. Ладонь его оказалась теплой и пахла чердачной пылью. Мне до ужаса захотелось прижаться к ней или прижаться к Идану, или просто чтобы он еще раз провел пальцами у меня за ухом, потому что от этих прикосновений бросало в жар, по спине начинали бегать мурашки.
- Почему? – повторил Идан, пустив осторожные пальцы спускаться по моей шее ниже, к груди. – Почему не лазить?
- Я испугался, - пролепетал я, сглотнув сухой комок в горле. – Очень.
- Чего испугался? – не отставал брат. Он шептал прямо в мой приоткрытый рот, а его теплые пальцы щекотали шею. Вдохнув судорожно и резко, я с силой сжал кулаки, с корнем выдирая из земли обильно цветший вокруг клевер.
- За тебя испугался, - выдохнул я. И почувствовал, как он вздрогнул.
Прикрыть глаза, заметив, как он, будто решившись на что-то, склоняется еще ближе к моему лицу, показалось очень правильным.
- ТОМАШ!!
Идан отпрянул от меня, как от прокаженного.
- Томаш! Это ты тут вопил, словно тебя режут? Томми!
Рози, скорее всего, стояла на крыльце, однако ее непередаваемый голос прекрасно разносился на не один километр округи.
- Томаш, едрить твою восемь раз об колено! Ты где?
К тому времени, как я соизволил стряхнуть с себя непонятное оцепенение, Идан уже стоял надо мной, протягивая руку. Ухватившись за нее, я поднялся и, взглянув на его лицо, понял, что заговаривать с ним сейчас не следует. Но все равно сказал:
- Эй, слушай...
Брат слушать не желал. Развернувшись, он скрылся за углом дома, и уже с веранды донесся до меня его спокойный голос:
- Рози, лапонька, какого хрена ты так орешь? Тут мы, оба. Иди сюда, я тебе расскажу... Где Видия, пусть тоже послушает.

Слушать, как Идан рассказывает женщинам о нашем маленьком приключении на чердаке, я не пошел, хоть меня и звали. Вместо этого махнул через забор и полчаса просидел на изгороди, что отделяла миниатюрный цветник Видии от широкого пастбища, заросшего высоченным бурьяном. Я все думал – зачем он это делает?
Зачем дразнит меня и издевается, ведь такое уже было. Давно, когда мне едва исполнилось пятнадцать, а он еще не оставил дом ради морской карьеры. Я даже говорил ему, что влюблен.
Тогда, раньше, я поверил ему и согласился, что мое влечение – это просто так, несерьезно, скоро пройдет и забудется. Он был прав – почти забылось.
А теперь зачем он так?..

Когда я вернулся в дом, Идана не было. По словам Видии, он отправился в деревню, где впоследствии и пропадал до самого вечера, и вернулся только к полуночи.
Меня о его приходе снова предупредили псы. Резко распахнув дверь в летнюю кухню, где нам обоим положено было ночевать, Идан, не включая света, прошел к моей кровати и кинул на одеяло бутылку водки весьма внушительных размеров.
- Просыпайся, - велел он мне. – Кажется, тебе было интересно, какого черта мы искали сегодня на чердаке.

[Стефа]

не, ну с пальцев Идана я до сих пор тащусь))))

[Паранойя Либестуд]

судя по всему это тоже - начало широкомасштабного полотна...
это твоя первая вещь, которую я таки решила прочитать (остальные - гет по ПОттеру или со смертью героев - меня не вдохновили), не очень люблю стиль шукшинский-облагороженный, но написано неплохо. некоторые сцены очень даже миленькие, например, это таинственное приглашение на чердак.

я понимаю, что придираюсь, но

как не по-мужски бы это не выглядело

бы лучше звучит сразу после как

[Riccio]

про шершней - вынос моска. на самом деле страшно*____-
зачот.
когда будет секос прода?

[Грей]

Паранойя Либестуд

Я никогда не писала смерть персонажев О_О Не могет того буты.

Riccio

Погоди, то ли еще с шершнями будет!

Секос будет, когда ты приедеж ко мне бугога -нибудь.

Стефа

(( Может, они у него неконтролируемые! Требуют самостоятельности...

[Стефа]

Грей
но я, проникнувшись моментом, когда встретила это, долго хихиакала) не, красвый речевой оборот, и даже, надо заметить, не штампованый, но забавно)

[Грей]

ОМГ как меня обстебали на Слэшворлде по поводу названия ))))
И они чертовски правы )))
Стефа, у тебя чаем нет идей, на что его можно сменить?

[Стефа]

Грей
Слэшворд мирно грохнулся)))
может быть, что-то, связанное с домом? какое-нибудь исторически его касающееся?
а когда будет прода, кстати?

[Грей]

Стефа

По-видимому, сегодня ночью вышлю. И с названием уже придумала - переименовала на форуме в "Лай первой собаки" - обыграю как-нибудь это фразу в конце.

[Стефа]

Грей
давай)
я на выходные в Москву собираюсь, так что следующий после сегодняшнего кусочек смогу отбетить только в понедельник)

[kill me softly.]

ой... а оно недописаное еще чтоли? ой! что ж вы не предупреждаете... а я уже расслабился... уже приготовился, знаете ли... про секес читать...
я над первым названием сначала даже не посмеялся %_) вспомнил только "закопай" сехметовский и "разгадай" по дэс нот. люблю названия-глаголы. а комменты почитал и... да, новое название лучше))

[Грей]

kill me softly.

Ога, вот же ж, только мы с тобой тут такие неиспорченные.

[NoMora]

Класс...обнаружив отсутствие продолжения, кто-то печально заскулил, а еще через две строки стало ясно, что это я.
Чертовски понравилось)

[Грей]

NoMora

Даааа? )) (Прости мне мою дебилистическую ухмылку)
В таком случае держи, я не жадная. Продолжение не пока беченое, но я подумала, что дневник - это ничего, можно и так выложить, здесь меня не будут сильно ругать за странные запятые.


-----------------

Сидя на гладильной доске, Идан размахивал письмом, словно патриот национальным знаменем. Рядом стояла ополовиненная бутылка и в огромном количестве валялись дынные корки.
- В общем, я ему и говорю: на кой мне дедушкин дневник, я что, девка что ли какая? Это баб такие древние бумажки с ума сводят! Все им интересно – как в старину жили, как хозяйство вели, где водку жрали, кто у кого жену увел... Умиляются они, можешь себе представить? И пусть умиляются на здоровье, меня-то это не волнует.
- Ага. А ты не подумал, что, может быть, дед тебе его не просто так завещал? Может, он со смыслом. Ты же не знаешь, что там написано!
- ТАК ВОТ! – От избытка эмоций Идан чуть не навернулся со своего насеста. – Так вот! Ты же слушай, что рассказываю! Сказал я, значит, этому мужику, мол, хорошо, я учту, что где-то на чердаке в Выни меня дожидается огромная стопка макулатуры. Заставить меня ехать за дневником он не мог, хотя хотел – по роже было видно. Он уехал, а я все думал. Ромич ведь дураком не был, и, наверное, что-то в его записях есть важное, если он решил их кому-то завещать.
- И ты только сейчас решил за ним приехать?
- Ну да. Полтора года прошло, и все время я думал и думал, думал и думал... Зачем старый черт это сделал? В завещании сказано, что его дневник должен достаться старшему внуку, то есть мне, а если со мной что-нибудь случится – то следующему старшему внуку, и так далее. Там было предусмотрено все, понимаешь!
Разлохматив пятерней и без того растрепанные волосы, Идан осторожно слез с доски и принялся вышагивать по комнате, то и дело натыкаясь на мебель. Сразу понял, что чего-то не хватает, вернулся к доске, схватил бутылку и продолжал ходить уже в обнимку с ней.
- Слушай, все это прекрасно – и завещание, и таинственный дневник, и прочее, - сказал я, растянувшись на пружинистой кровати и со вкусом зевнув. Подвыпивший Идан был невероятно забавным. – Только я в упор не вижу проблемы. Мы ведь почти уверены, что дневник тут, на чердаке, верно? Вытравить шершней не так уж и сложно...
- Томаш!! – Прервал меня он. – Ты хоть видел, во что эти... эти маленькие сволочи превратили содержимое коробки?
- Ни черта не маленькие, - невпопад хохотнул я. Идан, услышав это, брезгливо передернулся и протянул мне бутылку.
- Хочешь?
- Придется. Я слишком тебя люблю, чтобы позволить в одиночку скончаться от двух литров паленой водки.
- Нет. Да. – Вздохнув, он хлопнул меня по ноге, прося освободить место, и тоже опустился на постель. Недовольно заскрипели старые пружины. Сложив ноги по-турецки, я отлепился от металлического изголовья кровати и уселся напротив.
- Так что ты там говорил про маленьких сволочей?
- Ах да, эти уродцы! Когда меня закоротило над коробкой, я успел отлично рассмотреть, что происходит у них там, внутри. Понимаешь, я почти уверен, что когда-то коробке лежали книги. Возможно, она даже была заполнена доверху. Только... – Он нервно сглотнул и, помолчав, продолжил: – Они вгрызаются внутрь. Все глубже и глубже, черт возьми. Они рылись внутри, ползали по страницам старых газет... Им становится все меньше места, и чтобы не пришлось уходить из коробки, они... поедают эти книги, или черт знает, что они с ними делают, но там так глубоко. Будто яма, вырытая в старой бумаге. Может, они и до дневника уже добрались. Их в этой яме десятки...
Не договорив, Идан забрал у меня бутылку и сделал внушительный глоток. Тут же сморщившись, поспешно выудил из кармана зеленое яблоко и впился в него зубами.
- Томаш, ты этого не видел...
Тут он явно сделал ошику.
- Конечно, не видел! – взбесился я. – Святое дерьмо, Идан, они уже ПОЛЗАЛИ по тебе! Напомнить, чем я занимался, пока ты, как идиот, пялился в развороченное гнездо? Я пытался тебя от него ОТТАЩИТЬ, орал, как блажной! Я, черт возьми, испугался! И мы уже выяснили, почему. Мне надоело тебя слушать, мне надоело сидеть здесь, слушать тебя и притворяться, что ничего не происходит! Ты знаешь, что я приехал ради тебя! Чтобы снова увидеть тебя, но не для того, чтобы ты надо мной издевался!
- Издевался?.. – он таращился на меня, явно не понимая, откуда взялось это бурное помешательство. – Окстись, у меня и в мыслях не было...
- Конечно, не было! И ты вовсе не собирался подначивать меня, лапать за задницу, как утром, а потом заявлять, что все это в шутку, несерьезно, и мне стоит успокоиться. Это уже было, помнишь? Я не хочу снова! Я снова не смогу...
Я не хотел на него смотреть. Не хотел видеть, как сидит, откинувшись на стену, как, пытаясь унять хмель, трет ладонью лицо, а потом устало спускает руку на шею. Ниже, к распахнутому вороту рубашки, цепляя пальцем мелкие деревянные четки, которые носит на шее на манер бус. Какого черта? Какого черта смотреть, как на его лице проступают вина и досада – это просто доказывает, что я прав, а я и так знаю, что я...
- Томми.
Нет ответа.
- Посмотри на меня.
Упираться было бы ребячеством, и я поднял глаза.
Сердце заколотилось куда быстрее положенного, когда оказалось, что Идан вовсе не валяется с виноватой мордой на другом краю постели. Его лицо было совсем близко, глаза смотрели пристально и с решительностью.
- Я не издеваюсь, - успел проговорить он перед тем, как меня бросило навстречу.

Привет. У тебя иногда бывает ощущение, будто ты делаешь что-то, после чего можешь с чистой совестью умереть, пропасть, взорвать мир?

Мы целовались и раньше, раз или два. Мягкими, игрушечными поцелуями, от которых становилось тепло, и внутри, ворочаясь, просыпалось что-то приятное и волнующее. Так, как сейчас, я не целовался никогда и ни с кем.
Так, как сейчас, я ни с кем и никогда и не хотел целоваться.
Просто чудо что, резко откидываясь назад под тяжестью его тела, я в кровь не разбил затылок о прутья изголовья. В силу счастливой случайности под головой оказалась подушка, и Идан, резко раздвинув мне колени, навалился сверху.
Словно обезумев, я отвечал на его поцелуи. Не было ничего важнее на свете, чем без конца впиваться в горячий жесткий рот, снова и снова, так, будто истекает и скоро совсем кончится отведенное мне время. Словно жизнь зависит от того, насколько крепко я сумею в него вцепиться, насколько тесно прижмусь. Или насколько яростно он мне ответит.
В той части сознания, которое еще не утратило связи с реальностью, забилась, одна-одинешенька, пугающая мысль: что, если все повториться, как раньше? Если, открывшись ему до конца, снова придется услышать о том, насколько это несерьезно и не имеет права на существование. Ведь если он и теперь оттолкнет меня, на этот раз все будет куда серьезнее.
Видит бог, эта мысль взорвалась петардой в тот момент, когда Идан оторвался от моего рта, дыша так, словно только что вынырнул из-под воды, где ему приходилось долго задерживать дыхание. Поверить в то, что лихорадочный блеск в его глазах и сила, с которой он прижимал меня к себе, могли быть неискренними, было невозможно.
Я тесно обнял его ногами, завозил ногтями по спине, чувствуя, как он вздрагивает, когда мне случалось царапнуть слишком сильно. Украшая складной вереницей засосов мою шею, он смешивал полустоны с дыханием и я думал, что умру, если не услышу, как он сходит с ума, как стонет по настоящему.
Разевая рот, словно рыба, я хочу что-то сказать, но изо рта вырывается лишь надтреснутый хрип. Ерзать и извиваться под ним, желая еще прикосновений, везде, всегда. Помогать ему сдирать с себя рубашку, потому что какие к черту пуговицы, какие, господи, могут быть пуговицы?! Мотать головой из стороны в сторону, выгибать спину, когда он жестко массирует мою ширинку, сжимает сквозь грубую ткань отвердевший член. Все это так верно, так оглушающее хорошо, что почти больно! И сейчас я окунусь во все это с головой, без остатка. Сейчас я притяну его к себе для еще одного ожесточенного поцелуя, а потом, задыхаясь от эмоций и путая буквы в словах зашепчу на ухо что я хочу, чтобы он трахнул меня, пусть он трахнет меня прямо здесь и сейчас, иначе я кого-нибудь убью.
Все это случится через несколько минут, однако перед этим я должен взять себя в руки и задать ему один маленький вопрос. Всего лишь мой идиотский пунктик, я уверен, что он ответит так, как надо, но я не могу не спросить.
- Идан, - задыхаясь, зову его я. Он не отвечает, занятый застежкой на моих джинсах.
- Идан, слышишь, - снова зашептал я, потому что говорить громко как-то противоестественно. Святой господь, теперь он не отвечает, потому что занят не джинсами, а их содержимым.
Резко вцепившись в его волосы, я, дурацки улыбаясь, заставил брата подтянуться и посмотреть на меня.
– После лета ты уйдешь в море, как обещал? – слова вылетают скороговоркой, все на одном дыхании. Может быть, я говорю так быстро, потому что боюсь. Еще один такой голодный взгляд, как тот, что мелькнул в его глазах только что, и мне уже было бы слишком страшно дожидаться ответа.
Хотя я уверен, что он скажет нет. Теперь я уверен.
- Причем тут это?
- Уйдешь? Уйдешь или нет?
- Томми, у меня контракт, я обязан буду...
- ТЫ УЙДЕШЬ ИЛИ НЕТ?!
Он отпускает меня.
- Уйду, Томаш.

[NoMora]

Грей Майн гатт! Мои глаза!!!! АААА! Какой-то свет... о, я вижу сияющий нимб! ))))))))))))))

[Грей]

NoMora

Иди Мугена рисуй еще и побольше Это весна, Маугли! ))

[Паранойя Либестуд]

а это что?

Автор: Паблито, pozornaya_zvezda at mail dot ru
Название: Роза Люксембург
Пара: -
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: смерть героя

[Грей]

Паранойя Либестуд

Ааа. Ну да. НО ОН ЗАСЛУЖИЛ!!

[Lema]

Роза Люксембург
и вообще это не ориджинал, как утверждает автор. Это фанфиг по АвДаКо!

Лай первой собаки
и это фанфиг! По АвДаКо, ага. То есть - АУ.
Гайо надо.((( Идан должен ревновать! А то, понимаешь, разбаловала!

[Грей]

Я в фаворе у неба

Гайо надо.(((
...убить

Иди Дозу пиши, я тебе говорю. Понаехали тут.

[Lema]

злая ты!
*задумалось*
А не стать ли лягушонку натуралом? Вася повесится...
будит жосткий ангст!

[Грей]

Я в фаворе у неба

Я не злая, я трезвая. Вот если ты Васю обломаешь - узнаешь, что значит злая!
Пойду, что ли, на ночь глядя перечитаю прекрасное творение, вспомню старые времена.

[Грей]

Глаза б мои не смотрели на эту тягомотину! Наконец отчетливо поняла, какой все-таки Томек зануда и дегенерат. И Идо - странный! А что делать, домучивать надо... Ладно, этот кусочек, потом еще один такой - и все.


---


По заброшенным пастбищам, что простираются за Вынью до самого леса, я бродил не один час и не два. Чего искал – не знаю... Видел лисицу и много ночных бабочек. Вернувшись домой в тот серый предрассветный час, когда бегущего волка не отличить от дворовой собаки, перемахнул через скрипучую калитку и, добравшись до сеней, моментально уснул.
Мне снилось, что я сижу у самой границы черной тайги на трухлявом пне. Вокруг играют разноцветные светлячки, а я сижу, безвольно уронив руки, лицо к темному небу поднял. Вокруг ночь, и страшно, и что-то огромное за деревьями бродит, шевелит когтистыми лапами мягкий мох. Пробирает колючая дрожь, но не от страха, а от лесного холода, и по лицу текут горячие слезы.
Во сне я плакал, потому что на себя злился. Понимал, что поступил глупо и по-детски, напридумывал себе невесть чего, а потом, когда ткнули мордой в правду, вздумал обижаться. Однако до того мне было больно и горько, что никак я в том сне не мог успокоиться, все смотрел на небо и выл, словно зверь лесной.
Только вдруг легли мне на плечи ладони. Распространяя мягкое тепло, прошлись по рукам, огладили запястья, да и сомкнулись вокруг пояса, крепко к позади стоящему человеку прижав. Я хочу повернуться, в лицо его посмотреть, а не могу – весь стал, будто каменный. От незнакомца, что в кольцо теплых рук меня запер, словно льется жизненная сила, а еще спокойствие: понемногу, словно отмирая, я забывал и про свою беду, и про горькую обиду. Он волосы у меня на голове дыханием шевелит, осторожно в макушку целует. Чувствую, что еще немного, и совсем отогреюсь, смогу к нему обернуться и тоже прижаться в ответ... Только лес вокруг вдруг зашумел, издалека полились человеческие голоса, звон, резкие скрипы...

- Буди этого негодяя.
- Здрасте-пожалуйста, получите-распишитесь! С каких это пор у тебя, Видия, такие словечки в ходу? Вчера любимым внуком был, али я чего перепутала?
- Так, чай, вчера он невесть откуда под самый рассвет не припожаловал!
- Ох, неужто в деревне всю ночь пропадал, никого не упредив?
- Бесы его знают, где он пропадал, только я в окно видала, как возвращался. Идет, ели ноги волочит. Верно с Шумскими молодцами брагу хлестал!
- Ничего он не хлестал, - пресек крикливые женские речи третий голос, тяжелый и усталый.
Тут уж я разом глаза распахнул и на постели дернулся. Сон еще не до конца выветрился из головы, и я как будто наяву чувствовал, что те руки все еще ко мне прикасаются. Оно и понятно: сидит возле меня на топчане Идан, осторожно пальцами по щеке водит. Как увидел, что я проснулся, руки не убрал, только брови нахмурил и смотрит на меня, будто ждет чего-то.
Не знаю, чего он вообще может от меня ждать.
Резко откинув вышитый плед, которым оказался укрыт непонятно каким образом, я, проигнорировав пристальный взгляд брата, вскочил с топчана. Сквозь прикрытые легким тюлем сенные окошки лился свежий утренний свет, кошка чесала бок о ножку стула...
- Томаш! – всплеснула руками Роза. - Тут говорят, ты ночью в деревню шлялся.
- Ты что, с телеги ухнула? – пробубнил я, поправляя сбившуюся во сне рубашку. Розе, ясен пень, ответ мой не понравился. Зато старуха, минутой ранее так на меня злившаяся, едва сдерживала смешок. Вокруг глаз у нее собрались веселые морщинки, тонкие губы искривились в ехидной улыбочке.
- Ну его, Розка, - сказала она тетке и принялась тщательно набивать свою трубку какой-то гадостью. – Я, наверное, совсем старой стала, да и ты не смекнешь. Может, девка у него завелась, вот и бродит. Иди, негодник, лицо умой да патлы зачеши. В кой-то веки проснулся к завтраку, так хоть посиди с родней.

Радуясь возможности убраться с глаз подальше, я вышел во двор и прошел по мокрому клеверу до летней кухни. В горле снова начала скапливаться мерзкая горечь, и я почти решил, что вместо завтрака смотаюсь в деревню. Братья Шумские, вовремя упомянутые Видией, и вправду будут рады меня видеть. Если узнают, конечно, но они-то уж точно узнают – все-таки в прошлое мое лето здесь мы нехило сдружились. В деревне можно легко найти место для ночлега, а поутру, заплатив какому-нибудь дельцу, направляющемуся в город, добраться до поездной станции...
Я не хотел уезжать. Я хотел, чтобы у меня вдруг появился повод остаться. Но ждать его было неоткуда.

Светлые, по-девчачьи густые и пушистые волосы всегда доставляли мне кучу проблем. Несколько лет назад, когда я еще пытался носить короткую прическу, патлы, торчащие во все стороны, словно желтые языки костра, вызывали всеобщее веселье. Позже волосы я отрастил, и тут уж принципиально стал ходить нечесаным. Оказалось, такой вариант вполне имеет право на существование. Знакомые девчонки не поскупились на одобрение, мальчишки-сверстники вдруг как один тоже решили перестать стричься.
Ох, если б я только знал.
Интересно, если б я знал, я бы собрал их?
Я подошел к стоящей на подоконнике сумке засвежей рубашкой, когда в открытую форточку незанавешенного окна влетел шершень. Это точно был шершень, а не оса-переросток или какое-то другое насекомое. Это был чертов шершень, и следующее, что я помню - он запутался у меня в волосах. Прежде, чем я успел отмахнуться или дернуться в сторону. Он заполз в кубло прядей на затылке, над шеей, и натужно оттуда гудел. Был так близко к уху, что я слышал его возню до мерзкого отчетливо, совсем рядом.

Переполненный ужасом, слушая шершня в волосах и заходящееся в глотке сердце, я вдруг заплакал по-настоящему. И понятия не имею, был ли причиной моей истерики сволочь, ползающая у меня по затылку, или это просто стало последней каплей. Вытирать слезы, стекающие к подбородку, было боязно: ну как неловким движением я испугаю или рассержу насекомое, и оно примется жалить меня, снова и снова, а когда я в отчаянии попытаюсь убрать его из волос руками, шершень станет жалить мои пальцы.
Я стоял и беззвучно плакал, а он все ворочался и утробно гудел в моей голове. Мне казалось, что он кромсает волосы своими маленькими жвалами, рвет их, барахтается в них, пытаясь освободиться. По шее текло что-то теплое: это наверняка был пот, но логичные мысли упорно лезли прочь из головы, и казалось – это шершень, он выделяет какую-то жидкость, какую-то мерзкую слюну, которая стекает по моему затылку за шиворот, под одежду. И я заплакал еще сильнее. Почти не в состоянии подавить судорожные всхлипы, не позволяя себе ни двинуться с места, ни даже крикнуть, позвать на помощь. Гудение возле уха становилось громче, как будто он подбирался ко мне, и все отчетливее чувствовалось, как шевелятся волосы.

Я стоял и проклинал Идана. Как в детстве он всегда держал меня на коленях по вечерам, когда матери хотелось посмотреть ужастик. Не могла она смотреть их одна, всегда жутко боялась, поэтому звала кого-нибудь составить ей компанию. Отцу на ужастики было глубоко наплевать, оставались лишь мы. И Идан всегда соглашался пустить меня к себе на колени. Я садился боком, вполоборота к экрану, и когда показывали совсем уж страшное – отворачивался и смотрел на его напряженный профиль. Так продолжалось долго, годами... Кажется, мне исполнилось уже тринадцать лет, когда забираться к нему на руки я стал только в те вечера, когда никого, кроме нас, не было у телевизора. Это было легко: просто немножко почитать матери перед сном, чтобы она скорее уснула. Притащить из своей комнаты одеяло, чтобы не было холодно. Хотя с ним мне в любом случае ни черта не было бы холодно. И я проклинал его за это.
Или когда ему исполнилось семнадцать и по вечерам соседские девчонки срывали под нашими окнами глотки, на разные лады выводя «Идан! Идо-о!», мне жутко хотелось опрокинуть на них ведро холодной воды. Как, бывает, льют на разоравшихся посреди ночи мартовских кошек. Он уходил с сумерками, а вернуться мог с рассветом. И я проклинал его за это.
Некоторое время спустя, когда мы уже стали часто выходить из дома вместе, я выучил отличный способ агитировать его идти со мной. Восемнадцатилетний, Идан мог отправиться куда угодно, в том числе в те места, куда я не мог последовать за ним. Очень скоро стало понятно, что если, спускаясь по темным лестничным пролетам во двор, замешкаться у стены, он подойдет достаточно близко. Это легко - можно соврать, что в свитере что-то ужасно колется, или штанга в брови зацепилась за волосы. И хотя Идан прекрасно знает, что никаких колючих свитеров я в жизни своей не носил, а волосы сегодня собрал в хвостик – он все равно подойдет. Тогда нужно всего лишь шагнуть совсем близко. Когда мы вот так целовались по разным подворотням, он всегда чуть-чуть придерживал меня за талию, и это было весьма кстати, потому что меня в такие моменты по загадочным, необъяснимым причинам всегда слегка покачивало.
За это я его тоже проклинал.
Но больше всего проклинал за то, что, достигнув девятнадцати, он ушел из дома. Не посоветовался с мамой или отцом, не рассказал мне - всех поставил перед фактом. Какой-то дальний родственник, седьмая вода на киселе, выхлопотал ему место на приличном грузовом судне.
А теперь он виноват в том, что я, потратив на билет все накопленные деньги, сорвался черт знает в какую глушь только ради его прекрасных глаз. Прекрасных глаз, блядских улыбочек, хриплого голоса и неизменного Camel-а в заднем кармане джинсов. Я влез в долги, чтобы денег хватило и на обратный билет. Да я, словно черт с письмом, несся за тридевять земель без единой мысли в голове! А теперь стою, не в силах пошевелиться, в моих волосах запутался здоровенный шершень, и во всем этом виноват он, он, чертов предатель, только он и никто другой!

От злости и отчаянья я начал дрожать, и это было плохо. Понятно, что шершень меня не пощадит. Не стоит надеяться на то, что, выпутавшись, он просто улетит, уползет, скроется и никогда не вернется.
Он меня достанет. Потому что Идан ему что-то задолжал. Потому что Идан хочет забрать дневник, а шершни не собираются ничего никому отдавать.
Хотелось закричать: «Езус-Мария, оставьте меня в покое! Я ничего не сделал, я просто приехал увидеть его, в чем я виноват, ЗА ЧТО мне все это? За что мне ОН?!»

[Грей]

Не влезло:


---


Сбоку послышались торопливые шаги, и легкая занавеска, должная не допускать в помещение мух, метнулась в сторону
- Черт!
Конечно, черт! Еще бы ему не сказать «черт» в такой ситуации! Идо замер у дверей, как вкопанный. Вся злость, захлестывающая меня минуту назад, разом превратилась в огромную волну облегчения. Глотая слезы и пытаясь как можно меньше двигать мускулами лица, я торопливо заговорил:
- Помоги мне, господи, убери эту дрянь из моих волос, пожалуйста, убери ее, БОЖЕ МОЙ...
- Подожди! Тише, не смей двигаться! Я сейчас... – тут же вышел из ступора братец. Метнувшись к столу, он с ужасных грохотом выдвинул разом два ящика и выудил из одного старые ножницы, сплошь покрытые ржавчиной и землей.
Шершень, раздраженный громким шумом и собственной беспомощностью, заскреб лапками по моему затылку, и я снова заплакал, только на этот раз – от облегчения. Щекотные слезы медленно стекали в уголки приоткрытого рта. Идан стоял за мной, ржавые ножницы клацали совсем рядом, и я был так благодарен всем святым мира сего за то, что он пошел следом.
И он выстриг его. Барахтающийся в клоке отрезанных волос, шершень шлепнулся на пол с глухим стуком – как будто упала винная пробка. Почувствовав, что двигаться теперь можно без ущерба для здоровья и психики, я метнулся в сторону и наконец-то закрыл лицо руками. Идан, отшвырнув ножницы, приблизился ко мне.
- Эй. Ты в порядке?
Получив в ответ только пришибленный всхлип, он положил было руку мне на плечо, однако я скинул ее раздраженным и резким движением. Я был благодарен ему до чертиков, но все эта история с отъездом никак не хотела идти из головы. Бешеное желание кинуться ему на шею и позволить себя обнять боролось с навязчивой мыслью: предатель, предатель, обманщик... Ни одно из стремлений не могло как следует занять верх.
Но, наверное, мы недаром братья. Сколько бы Идан ни прикидывался кающимся грешником, решительности ему не занимать, и настоять на своем он умеет. Я и отстраниться не успел – не больно задумываясь, он схватил меня за руку и потащил прочь со двора.
- Дети! – завопила с крыльца Видия, увидав, как Идан в два счета перемахнул через садовую оградку и встал в весьма угрожающую позу, ожидая тех же подвигов от меня. - Томаш, твою душу, куда тебя этот негодник повел? Я, вообще-то, пытаюсь вас накормить!
- Мы поедим в деревне, - пообещал Идан. – Извини! Нужно кое-куда смотаться, но к вечеру, обещаю, я тебе твоего любимчика верну.
Старуха заворчала, погрозила ему сухоньким кулаком и скрылась в сенях. Роза, старательно махавшая в воздухе рукой с растопыренными пальцами, свежевыкрашенными в невероятный голубой цвет, и ухом не повела.

[Lema]

Грей
какой же ты Илюшенька добрый, когда трезвый! (цы)

не получается у меня игнорировать оригинал. Не могу не проецировать Томека на его прототип ((( а какой прототип без Гайо?

[Стефа]

я тут,я могу бетить, если надо)

[Грей]

Я в фаворе у неба

Слушай, извращенка, ты доведешь меня до белого каления и в следующий раз, когда я увижу эту сволочь с прожекторами вместо очей, я ему расскажу... Ну, не знаю, что-нибудь настолько странное про тебя, что он... НУ НЕ ЗНАЮ!!

Стефа
В принципе я хотела послать, когда допишу еще кусок, но если ты на самом деле добрый человек - беть так. Можешь сюда, в комменты, и кинуть, чего с мылом заморачиваться.

[Lema]

О_о Вы еще и разговариваете? Я думала при встрече просто лупите друг друга по башке тяжелыми тупыми предметами

[Грей]

Я в фаворе у неба

Не-е, ты что, как ты могла подумать! Неужто ты обо мне такого ужасного мнения? Я, когда его вижу, а случается это примерно раз в два месяца, всегда прохожу мимо с весьма независимым видом и не здороваюсь. Он мне потом за это звонит и долго матерится!

[Стефа]

Надеюсь, найти время вечерком) Меня тут чёт загрузили по полной общественной работой))) Люди прознали, что я ещё и рисовать умею.. Теперь вот.. рисую) На благо обществу)