Никто не помнил точно, все томики Толкиена сожгли в Ородруине.

суббота, 01 октября 2005

01:57

Никто не помнил точно, все томики Толкиена сожгли в Ородруине.

Грей

сколько глупостей и вздора написал я, нимфадора

Оставьте меня с вашей гражданской войной.

Если вам нужен я, так я не хочу быть собой.

(с)

Ничего определенного, просто глупости, собранные из разных архивов в одну запись. Выделенным шрифтом - любимое, оффтопом - то, о чем мне нельзя писать.

Сначала в глаза будто песку насыпали. Усталая была, все тело болело и ныло, как будто оно - один сплошной синяк. Потом на смену усталости пришла тоска, тоска невероятная, тоска жуткая. Все сидел и думал, думал, а на глаза наворачивались слезы. И когда слезы, наконец, полились, они вымыли песок, и стало свежо и не больно смотреть на жизнь.

Зимой цветут нарциссы – очень красивые, элегантные и тонкие цветы. Наверное, только здесь нарциссы цветут зимой. А ближе к весне в воздухе по утрам чувствуется свежее благоухание сирени: тяжелые грозди цветов пригибают гибкие ветки к самой земле.

Глаза, значит, ага. А глаза здесь у всех красивые. Восток! Длинные, густые ресницы, и смуглая кожа чудо, как хорошо подчеркивает белок и темную глубокую радужку... Глаза тут у всех темные. Карие или почти черные.

Бывают ли некрасивые глаза?

Помимо тоски – радость человеческая! Простая и счастливая, смешная радость – мальчишка шестнадцати лет, забывшись, вприпрыжку несется по школьному коридору, размахивая каким-то листком в руке, и на лице его – такая неподдельная радость, такое великое счастье, что собственные неурядицы невольно уходят на второй план. Залюбуешься на этого юного языческого бога.

Идешь холодным вечером по темной улице. Твоя улица, твоя. А ветер холодный и заставляет дрожать, и мокрый асфальт блестит в свете уличного фонаря – страшно. Вот стоят мусорные баки, а на них сидят и смотрят на тебя желтыми глазами мусорные кошки. Здесь нет голодных бездомных кошек, но все равно кажется, что они сейчас нападут на тебя, разорвут и сожрут.

Собак не страшно. Собак нельзя бояться. Они большие, сильные и добрые. Они благородные и верные.

Сначала сердце остановилось, но потом отдышалось немного и снова пошло. Распахнул навстречу объятья, и с веселой ухмылкой закричал через все людское море: ну что же ты, ты что, не рада меня видеть?! Глаза его выдавали его с головой – они были счастливыми и сияли. А говорил он с наигранно обиженной интонацией: мол, что за дела, почему ты до сих пор не висишь у меня на шее, визжа и дрыгая ногами? Оборзела, что-ли?

Но нет. Не оборзела.

Живе-ем...

В автобусе сидения с высокими спинками. Ночь, темно. Рейсовый рассекает ночную темноту, несется, рассеивая далеко впереди желтый свет фар. Автобус полон, но тих - все спят. Или дремлют.

Я, прижавшись лбом к холодному стеклу, смотрю на огни редких встречных машин. Примитивная и смазливая картина, которую я сделаю ещё примитивнее и смазливее следующие предложением. Итак, внимание: облокотившись на меня и положив ноги в пыльных ботинках на противоположное сидение, спит мальчишка. Лет шестнадцать. Короткие темные волосы. Умиротворенное во сне лицо. Голова покоится на изгибе моего локтя (который давно затек, но я ни за что не двинусь). Рукой зачем-то крепко сжимает ремень моих джинсов. Хмурится во сне.

Подавляю желание поправить на его груди серебряную шестиконечную звездочку на черном шнурке. Но чтобы все же сделать себе приятное, кладу ладонь поверх мальчишкиной футболки на его грудь. Растопыриваю пальцы. В неверной темноте моя бледная ладонь кажется на черной ткани его одежды нереальной, странной. Как будто на нем лежит белая морская звезда.

Светает. Скоро Находка.

И это не ирреально, это идеально и правильно. Так и должно быть. А как раз то, что окружает наяву – фальш. Сегодняшняя пятница – это фальш. Девочки и мальчики, сигареты Алекса, внешняя красота, связи, связи, связи, взрослые ночные дети, хиханьки да хаханьки – все это надоело.

Чем дальше, тем длиннее слова.

Идиотская пятница.

URL